Границы Эдема - едва заметны. Пробивается между камней, выступает из песка, собирается пучками зеленая трава - с каждым шагом все более густая, все более сочная, все более яркая. Еще шаг - и выглядывают робкие цветы, нежные и трепетные, как первый поцелуй девственницы. Еще шаг - и деревья над головой сплетают ветви, словно любовники пальцы. Еще пол-шага - и под ноги сама собой ложится прихотливая, белая, хоть и изрядно заросшая, тропинка. Доверься ей - и она поведет за собой, покажет красоты и тайны этого места. Ты пройдешь по невесомым мосткам через ручьи, полные хрустальной воды, и мирные звери выйдут из леса тебе навстречу, склоняя тяжелые лобастые головы, и птицы опустятся на твои плечи - и будут петь только для тебя. С деревьев в твои руки будут падать сладкие фрукты. Солнце никогда не обожжет твоего лица, и дождь будет только тихим, только ласковым и коротким. Тропинка проведет тебя через леса, поля, фруктовые сады - к тихим селениям, где ссоры случаются реже, чем ураганы, а ураганов не бывает вовсе. Тебя встретят люди с гордым поставом голов и затаенной печалью в глазах - и ваша беседа будет неспешна, спокойна и возвышенна - ты ведь и не думал, верно, что такое бывает в Аду?..

Границы Эдема - не пропустишь, даже если задашься такой целью. Никто, никогда, ни одно живое существо - даже крохотная муха - не проберется через них незамеченным. Появится рядом, будто соткавшись из воздуха, некто - бесполый, безликий, бесстрастный, тысячеглазый, в сиянии и крылах - изящная пародия на ангела, такая же, как этот Эдем - подражание Раю. Распахнет книгу, в которой уже сияет твое имя. Равнодушно протянет - тонкую, костлявую, птичью - белую лапку за пошлиной. Попробуй отказаться, попробуй пройти силой, попробуй напасть на посланника - и чудная земля закроется, а ты сам окажешься за километры и мили от ее границы, посреди выжженной пустыни. А после будешь искать заново дорогу - и найдешь ли?
Ревностно и жадно хранит герцог Бегемот свою землю и ее чудеса. Не рад он наглецам, не желающим платить.
А уж после оплаты - ты желанный гость в этом рукотворном раю. Можешь смотреть список тех, к кому захочешь прийти в гости, можешь высказывать пожелания, можешь просто получить карту - и едва заметную метку, которая выведет тебя к границе спустя оговоренное (и оплаченное) время. Тот же, белый и безликий, равнодушно расскажет тебе правила - и не стоит думать, что за их соблюдением следят менее внимательно, чем за самой границей.

Не говорить, не делать, не давать намеков на то, что этот Рай - не настоящий.
Не принимать чудовищных обличий.
Не разрушать иллюзий.
Не рассказывать об Аде и его обитателях.
Не делать двусмысленных намеков.
Не называть своего имени.
Не причинять ощутимого, видимого, заметного вреда вещам и обитателям Эдема.
Играть свою роль - святого ангела, нисшедшего к праведникам - пока твое время не выйдет.

Эдем открыт для тебя. Эдем открыт для всех. Jedem das Seine.

...Границы Эдема - не увидеть, не заметить, не ощутить, не приблизиться к ней... Ты будешь идти, идти и идти - пока однажды твоя дорога не прервется пропастью, через которую не перебраться. Скалой, на которую не влезть. Горой, которую не обойти. Ты будешь видеть чудный край - там, на другой стороне, - но камни будут сыпаться с края, и внизу будет реветь поток, подобных которым ты не видел давным-давно. Ты попробуешь построить мост - но будут рваться веревки, и мощные бревна вдруг будут ломаться от гнили. Если ты будешь слишком упрям, слишком усерден в достижении своей цели - острые камни, далеко внизу, ждут тебя. И ждет тебя очередная купель, и печальный укоряющий взгляд голубых глаз ангела - ну как же так, как же можно быть таким безрассудным...

Ты не выйдешь, никогда, никогда, никогда.

Эдем неизменен и прекрасен, и одинаков, и прихотлив, и полон бесконечного, необоримого спокойствия. В нем ничего не меняется, никогда. В нем ничего не сможешь изменить - ты. Вырастет дерево на месте выкопанного, придет зверь на место убитого, и наутро густой зеленый дерн укроет место, где ты хотел выкопать колодец. Если у тебя не будет разрешения на то. Эдем проглотит тебя, не заметив, слизнет большим мягким языком. Ты можешь писать книги и поэмы, строить философские концепции, можешь придумывать изобретения, ты можешь мечтать о чем-то... но с каждым годом твои глаза будут гаснуть. Ведь это все - не нужно ни за чем и никому. Тебя вежливо похвалят - и твои книги лягут на полку, твои изобретения встанут туда же, среди сотен, тысяч таких же - ненужных, заброшенных, забытых (говорят, если прислушаться, можно услышать, как между пыльных полок хранилища отзывается стук тысяч сердец).

У тебя есть все, человек, зачем тебе что-то еще?

...Леонардо чертил и зачеркивал, снова и снова, и сердился сам на себя, чувствуя, как глупая улыбка касается его губ, а мысли уходят далеко и блуждают там.

Сегодня в селение приходил вестник. Никто не говорил этого, конечно - но за эти годы он успел заметить, что они всегда приходят незадолго до гостей. Будто бы посланцам Божьим нужны глаза, чтобы убедиться, что все в порядке. Что в маленьком селении жизнь идет своим чередом. Что жители готовы к встрече. Впрочем, этим - видимо, нужны, да. Сейчас он смотрел внимательнее, чем прежде - и видел, замечал, складывал в единое целое - гораздо лучше и четче, чем прежде.
Но вестник - приходил, значит - быть гостям.

А значит... может быть, сегодня...

Леонардо запрещал себе думать об этом, но глупая улыбка все возвращалась и возвращалась, а глаза, вместо того чтоб внимательно изучать чертеж, сами собой устремлялись к дорожке, ведущей к его домику. Может быть, сейчас качнется тяжелая ветка, отодвинутая сильной рукой. Может быть, сейчас раздадутся тяжелые шаги. Может быть, сейчас его ангел (живой, здоровый, невредимый, с победой - конечно же, с победой, что бы там ни случилось, ведь на свете не существует того, с чем бы он не справился) покажется из-за поворота.

...и лучше бы до того момента закончить работу. Тогда можно будет не просто поделиться ворохом смутных идей, а выложить ему более или менее стройную концепцию. И посмотреть, что он скажет. Его ангел никогда не смеялся над ним - хоть, уж наверное, бессмертному существу все эти теории и открытия были очевидны и просты. Скорее наоборот - он, кажется, восхищался вполне искренне. И советовал, и обсуждал, и предлагал новые идеи, и помогал посмотреть под другим углом - на равных.
Только бы пришел. Только бы вернулся. Только бы успокоил сердце, которому не было ни минуты, ни мгновения покоя с тех самых пор, как... случилось что-то.

...он придет сегодня? или нет?

Отредактировано Leonardo (2024-06-26 00:57:50)

Жизнь в Эдеме - размеренная, обыденная, привычная - кажется, обострила его чувства до предела. Любое изменение бросалось в глаза - дергало все органы чувств - так, если б кричало о себе. Поэтому Леонардо почуял гостей еще до того, как они показались из густых зарослей, из-за поворота тропинки. Он поднял голову от чертежа и обратился в слух.

...Но нет, по дорожке, ведущей к домику, отзывались шаги двух пар ног. Одни - старческие, прихрамывающие - ему были знакомы. Вторые - легкие, летящие, едва слышно шуршащие по невесомому белому песку - он, кажется, не слышал никогда. И ни одни из шагов не были теми самыми. Леонардо с трудом подавил вздох разочарования. Видимо, его новый сосед, добрая душа, решил познакомить своего гостя с затворником. Не стоило злиться - никого не касалось, да никто и не должен был знать, кого на самом деле этот затворник ждет каждый час и миг своей вечности. Хотя Гален, такой потерянный первое время и так вцепившийся в первого, кто захотел его поддержать, уж наверняка мог и догадаться. И захотеть, по доброте душевной, устроить - совершенно непрошенное - развлечение.

Когда шаги приблизились к домику, Леонардо уже полностью сумел совладать со своим разочарованием и открыл дверь, улыбаясь вполне искренне. Он и правда был рад видеть Галена... и его спутника, кем бы тот ни оказался.

Но неожиданный гость, поднявшийся на крыльцо, все же потряс его до глубины души. Его красота - яркая, дикая, бьющая в глаза настолько откровенно, что хочется отвести взгляд и проморгаться, как от вспышки солнечного света в лицо - среди всех красот Эдема она казалась странной, неуместной. Словно поверх привычного мира наклеили яркую картинку (или, напротив, в холсте оказалась прореха - и в ней проявился настоящий мир). И настолько же неуместно - словно небрежно наклеили картинку поверх - выглядели на нем привычные белые одежды.

Поэтому Леонардо, глупо и невежливо, замер на месте, едва ли до конца осознавая, о чем говорит ему Гален - слыша лишь отдельные слова. Понятно было только одно - глухим, тревожным набатом, бьющим током крови в ушах. Что-то изменилось. Мир стронулся с места.

Вблизи господин выглядел еще страннее, еще неуместнее - сладкий, пряный, глубокий запах сопровождал его, перебивая все легкие - знакомые - запахи Эдема.

Наверное, именно потому-то Леонардо и не сразу сообразил, что означает эта протянутая ему рука. В Эдеме приветствовали друг друга легким поклоном, объятием или кивком головы. Мелькнуло - полузабытое, почти стершееся из памяти, будто бы он перенесся обратно, в далекое прошлое жизни - все эти жесткие, надушенные, влажные, слабые, сильные, унизанные перстнями руки - властно протянутые ему для поцелуя. Но тогда это делалось не так. Или нет?..

Но Леонардо привычно (о т в ы ч н о) склонился, коснувшись губами воздуха над узкой, горячей кистью - и только выпрямившись, подумал, что что-то он сделал не так. Пришлось моргнуть раз или два - прежде чем вспомнилось, как кто-то из новеньких рассказывал о новой манере здороваться - сжимая руки друг друга. Леонардо улыбнулся растерянно, как внезапно разбуженный среди ночи человек.

- Простите мне мою невежливость, - собственный голос показался ему каким-то сиплым, севшим - в то время как его взгляд не мог оторваться от темных, глубоких глаз гостя - словно он увязал в болоте, все сильнее с каждым мгновением. - У меня не часто бывают гости. Однако... некрасиво с моей стороны держать вас на пороге. Прошу вас, проходите.

Он приглашающе махнул рукой и усилием сумел отвести взгляд. И - странно - на миг ему будто бы стало легче. По крайней мере, голос вернулся к нему.

- Для меня огромная честь привлечь ваше внимание, господин, - улыбаясь через плечо, он пошел вглубь дома. - Но, о Гален, ты бы мог хотя бы меня предупредить! У меня дом, боюсь, совсем не готов к приему таких высоких гостей. Но... что-то я да сумею найти!

Стоило перешагнуть порог - и становилось понятно, о чем он говорил. Маленький домик - всего пара комнат, в которые были открыты двери, и ближайшая к входу кухня, совмещенная с гостиной, рабочим кабинетом и черт знает чем еще - весь был заставлен, заложен, завален... какими-то странными приборами, конструкциями, бумагами, книгами, небрежно переплетенными тетрадями. Где-то валялись инструменты, что-то булькало в колбах. Что-то тикало, стучало, щелкало, шуршало. На потолке, нежданно черно-синем, сияли чистым золотом земные созвездия.

Леонардо небрежно стряхнул с одного из стульев стопку исчерканных листов - они разлетелись по полу, но он не стал их собирать (тянет сердце, так тянет, так странно и дико, так тревожно). Другой стул он принес из соседней комнаты - кажется, скинув с него одежду. Сдвинул ближе к окну чернильницу, небрежно закатал, начиная с края листа, новый чертеж, разложенный на единственном столе.

- Присаживайтесь, - улыбаясь, широким жестом пригласил он своих гостей. - Желаете ли вы чая, вина, заваренных трав? или чего-то покрепче? у меня есть чудная медовуха, только на днях выменял!

Отчего так заходится сердце, отчего так кажется, что сейчас он лишь тянет время, лишь оттягивает неизбежное, бес-по-лез-но, бес-по-лез-но. Ведь не в первый же раз приходят к нему гости, ведь не в первый же раз кто-то интересуется его изобретениями...

Шуршат песочные часы, тикают механические, еще чуть-чуть, еще немного, и будет полдень.

Отредактировано Leonardo (2024-06-30 03:06:33)

Звездное небо на потолке часто привлекало внимание приходящих к нему гостей, но услышать ему комплимент было, тем не менее, приятно. Столько труда, чтобы создать такую малость. Столько сил и времени, чтобы - всего лишь - сердце всякий раз заходилось горьким восторгом узнавания - кто бы это оценил?

- О, мне было бы приятно принять этот комплимент на свой счет, - усмехнулся Леонардо. - Но мои здесь разве что задумка и воплощение. А память... боюсь, память здесь общая. И я даже не смогу перечислить имена всех тех, кто говорил мне: "Леонардо, вот здесь ты перепутал яркость и величину, здесь звезда лишняя, а тут расстояние между звездами совсем другое". Но на сотый раз рука сама ложится.

Невинная хитрость, похоже, не сработала - господин оказался не в настроении вести неспешные разговоры за чашкой чая (или чего-то покрепче) - и Леонардо остановился, больше не пытаясь устроить гостей поудобнее. Прислонился к столу, безотчетно скрестив руки на груди - эта поза всегда помогала ему думать - и продолжил следить за господином одними глазами.

Он такой тонкий, легкий и гибкий, почти невесомый - но едва он зашел, и в домике словно бы кончилось место. Он наполняет его собой, весь целиком, своими движениями, своим странным запахом, своим голосом... так, что невольно поднимается возмущение в душе.

Он говорил, что его интересуют чертежи - но на чертежи он едва смотрит, окидывает быстрым взглядом, не уточняет, не спрашивает... похоже, он скорее в настроении философствовать. Не что-то новое, гости обычно приходят сюда именно за этим - долгие разговоры, никуда не ведущие рассуждения, бесконечные, в тысячный раз повторяющиеся споры... но... что-то в этой философии заставляет Леонардо напрячься - как он надеется, только мысленно, никак не выдавая этого языком тела. К чему эти странные вопросы? отчего они так точно попадают именно в те мысли, что он думал последнее время?

И отчего так тихо ведет себя Гален - обычно общительный и даже довольно шумный, сейчас он молчит, разве что не жмется к стене, и кажется... меньше и тише обычного.

Это что, проверка? там подслушали их разговоры? прочитали его мысли?.. или он снова слишком много думает и еще больше - думает не о том?..

Леонардо склонил голову набок.

- Быть самому себе главой и судьей - и дар, и ответственность, и наказание. Но... разве достойно души, чудом взятой в рай, несмотря на все ее прошлые грехи, роптать и желать другого? - он надеялся, что лукавая усмешка в его голосе не звучит вовсе. - Разве достойно бедного грешника сравнивать себя с Ним?

Леонардо немного перевел дыхание - опасный вопрос, похоже, был лишь минутным и пустым любопытством. Хотя образ мыслей гостя показался ему интересным - мало кто, вот так, едва переступив порог Эдема, принимался рассуждать о Творце. Что самое интересное, у него была на этот счет своя теория - быть может, не самая оригинальная, но ему она нравилась и казалась довольно логичной. Но в темных глазах Галена мерцала такая неподдельная тревога, что он, открыв было рот, заставил себя его закрыть.

Он только слегка пожал плечами, мол, не спешить - так не спешить. Хотя количество теорий, которые рождались в этих привольных землях, не поддавалось никакому исчислению, равно как и количество споров и богословских диспутов - и никто их никогда не запрещал. Если бы хоть какая-то из этих теорий оказалась запрещенной - об этом немедленно, сами не зная как, узнали бы все окрестные земли.

Здесь было нельзя совсем другое. Пытаться взломать систему этого мира. Постичь ее суть. Захотеть уйти отсюда. Это - запрещено, но и то... настолько незаметно, настолько исподволь, что и не заметишь, не вычислишь этого, пока не начнешь искать не там.

Но Гален не так давно здесь. Ему кажется опасным и тревожным - запрещенным - слишком многое. Он слишком привык подбирать слова - как многие, кто только недавно оказывался здесь. И как ни убеждай его, как ни успокаивай, как ни объясняй, что его безопасность здесь - абсолютная, может быть даже абсолютнее, чем сам бы хотел - он, кажется, не хотел верить. Ничего. Поживет здесь еще - привыкнет.

Но вот вопрос об ornitottero заставил его встрепенуться. Сам того не зная, гость затронул тему, которая интересовала его самого больше всего - не первый год и даже не первый век.

- О! Я не думаю, что он не поднимается в воздух из-за того, что он противоречит образу и подобию. Скорее всего, есть какие-то законы природы, которых я пока не понимаю. Но я уже гораздо ближе к пониманию, чем раньше.

Леонардо отлепился от стола, сунул руку в то, что казалось хаосом чертежей на полке, и безошибочно вытащил стопку листов. Потом покопался на другой полке и вынул еще какой-то большой лист, из-за размера свернутый в рулон. Все это легло на стол разномастным ворохом - местами строгим и выстроенным, местами - исчерканным и дополненным рукописными замечаниями. Леонардо отодвинул в сторону лишнее, бросил один короткий взгляд на гостя - и дальше уже не отвлекался.

- Это первая версия. Самая очевидная. Если сделать человеку крылья по образу птичьих, мы сталкиваемся сразу с двумя проблемами. Во-первых, вес. Каким бы образом я ни облегчал конструкцию, у меня не получалось даже близко подойти к легкости птичьих крыльев - при этом не утратив прочности, достаточной, чтоб удержать в воздухе человека. Во-вторых, движущая сила. Человеческие мышцы очевидно не предназначены для управления такой конструкцией, - лист перекидывается, небрежно отодвигается в сторону. - Вторая версия. При испытаниях первой версии я нашел еще одну проблему - крылья по образу птичьих склонны складываться. Здесь я убрал критичный момент слома - статичная конструкция не позволит подниматься с земли, но, теоретически, при нужной квадратуре пропитанного полотна они смогут удержать в воздухе человека, опускающегося вниз по принципу белки-летяги или парящего орла. Или! - его глаза блеснули, - если встречный ветер от земли будет достаточно сильным, он сможет его удержать и сделать спуск более плавным. Но по мере увеличения квадратуры полотна конструкция становится все более тяжелой, так что ей практически невозможно управлять. И к тому же, это не решает вопроса полета как такового. Третий вариант... ладно, о нем нет смысла говорить, - он поморщился. - Всего лишь вариация от первого. Четвертый... смотрите, этот несложный механизм предполагает, с помощью цепей и колес, передачу мускульной силы человека крыльям и усиление ее. Вторая пара крыльев, зафиксированная по принципу второй версии, обеспечит парение. При наличии первой, движущейся пары, квадратура второй пары не должна быть такой большой - но общий вес аппарата получается большим, чем человек сможет поднять на себе. И к тому же, такой конструкцией сложно управлять. Здесь я застопорился довольно надолго, - он хмыкнул, все так же не поднимая взгляда от чертежа. - Это довольно... сложно, чувствовать, что ты учел вроде бы все - но все же не работает то, что работать должно. Если быть честным, я надолго забросил эту идею. Изучал другое. Птиц. Воздух. Движение предметов. Пытался понять, что же я упускаю. Пока... наконец, я понял, что, пытаясь повторять крылья, я упускаю из вида самое главное. Весь абрис летучих созданий. А он практически одинаков, и самые быстрые водные твари подобны ему же, - он взмахнул рукой, единым росчерком изображая остроугольный треугольник - и второй, встроенный в него под прямым углом. - Это та же самая форма, что мы используем для стрел. Для мечей. Для того, что должно стремительно протыкать пространство. Если не учитывать сопротивление воздуха, конструкция не будет двигаться вперед достаточно долго и быстро, даже если решить прочие задачи.

Он перелистнул обратно старые чертежи и, уже куда более бережно, раскатал поверх них большой лист. На нем в нескольких разрезах была изображена конструкция, еще более странная, чем остальные, - не то наконечник стрелы, не то ласточка, не то узкомордая плоская рыба с огромными плавниками и вертикальным хвостом.

- К сожалению, единственный вариант, снижающий сопротивление воздуха, предполагает, что человек в аппарате будет лежать лицом вниз. Перед запуском следует максимально взвести эти пружины, здесь и здесь. Разгон начинается на земле, с использованием лошадей или дополнительных механизмов. После отрыва от земли выпускаются вторые крылья - пружины задают им ударную силу - и человек, с помощью педалей, поддерживает движение вперед. Хвост работает по принципу руля, ничего сложного. Осталось решить вопрос достаточно легких и прочных материалов, и можно будет попробовать... воплотить эту версию, - договорил он уже гораздо менее азартно.

Его ангел, хоть и был в восторге от самой идеи, настолько яро отговаривал его от проведения экспериментов на самом себе, что это убивало половину радости. Кого же еще отправлять в первый полет? первый, который может стать удачным - обязан стать удачным! Леонардо, конечно, понимал риски - но, в конечном счете, что значит риск умереть в месте, в котором нельзя умереть насовсем, по сравнению с восторгом - впервые! - свободного полета. Всего лишь временное неудобство!

Отредактировано Leonardo (2024-07-03 02:24:39)

Горящий газ... и пар? Леонардо удивленно вскинул глаза на своего гостя. У него было несколько идей, как использовать то и другое, но результат получался слишком нестабильным, чтобы повторить его и тем более применить для полета. Выходит, кто-то додумался, как их применять... раньше него? И похоже, что годы и годы назад. Острый укол - не то обиды, не то разочарования, не то ревности - обжег его на мгновение. То есть... об этом знали другие. Знали другие - но не он. Он бился над задачами, которые давным-давно решены, и... никто ему не сказал об этом.

(никто - конечно же, конкретный никто; он же не мог, не мог не знать! тогда... почему?!)

Но он заставил себя выкинуть из головы лишние мысли. Это имело смысл обсуждать с тем самым конкретным никто, к которому у него все рос и все ширился список вопросов. А сейчас... сейчас с ним говорил конкретный гость, и он предлагал ему... нечто немыслимое. До сих пор все гости Эдема в лучшем случае напрямую отказывались говорить о каньоне, а в худшем - просто делали вид, будто бы не услышали вопроса.

- У меня и правда... есть прототип, - осторожно проговорил Леонардо. - Но он несовершенен и к тому же... пострадал при последних испытаниях. А обновленный вариант я сделать не успел. И, как я говорил, мне нужны более легкие материалы... или целиком менять концепцию, - усмехнулся он, - раз неразрешимые для меня задачи уже были решены другими.

Он сам тогда чудом не разбился, если уж говорить честно - спасибо густым кронам деревьев, смягчившим удар. Но это было не важно, ведь речь шла не о его повреждениях, к тому же уже полностью сошедших на нет. И, если уж на то пошло, даже не о несовершенстве аппарата.

Никто, никогда, ни разу на его памяти - не перебирался на другую сторону каньона... и тем более не приходил из-за него.

- Господин, я не уверен... - Леонардо замолк и задумчиво, подбирая слова, постучал пальцами по нижней губе.

Господин выглядел искренне заинтересованным - и притом совершенно спокойным. Будто бы он и не сказал ничего... такого удивительного. Просто предложил прогулку... на ту сторону каньона, да. В то место, куда Леонардо всегда мечтал попасть - но где он не мог толком ничего разглядеть, даже когда получалось ненадолго подняться к небу.

- Если, конечно, мы с вами говорим об одном и том же каньоне. У меня пока не получилось изучить его достаточно хорошо, чтобы я мог обещать вам... или хотя бы самому себе... хоть намек на безопасность при попытке переправы через него, - он на миг замолчал - сознаваться в этом было неприятно - но все же заставил себя продолжить. - Я могу рисковать собой, испытывая свои аппараты, но я не уверен в них. И оттого я не вправе рисковать вами. Или кем бы то ни было еще. Каньон - странное место, где известные мне законы физики работают... странным и непредсказуемым образом. Даже полностью рабочий аппарат... я не уверен, что моих нынешних знаний хватит, чтобы сделать его таким, что он пересечет каньон.

Он коротко и зло выдохнул, отводя глаза. Он любил загадки. И терпеть не мог загадки, которые не поддавались его уму и логике. Каньон был из их числа.

Отредактировано Leonardo (2024-07-07 01:55:58)

Леонардо приподнял бровь - не то скептически, не то удивленно. Ему было чуть-чуть не по себе и немного обидно. Не то чтобы ему каждый день обещали - или, вернее, возможно обещали - совершить чудо.

...Всех чудес, что показывал ему его ангел, были возникающие из ниоткуда румяные яблоки, истекающие кровью. Чудо ли это? бесспорно.

Но если для того, чтоб его аппарат взлетел и преодолел каньон, нужно не менее чем чудо Божье - отчего б не совершить чудо прямо сразу и не перенести его, а то и весь его маленький домик вместе с обитателями, туда, куда нужно? Ведь для Бога равно весит и песчинка, и гора. А значит, и для чуда разницы нет.

Но еще при жизни он не видел особого смысла спорить на философские темы с теми, кого называют господин (и при ком другие - обычно шумные, общительные, веселые - прячутся, сливаясь с тенями - будто бы говоря осторожно, Леонардо, осторожно!..) - по крайней мере, пока он не понимает, чего этот господин хочет лично от него. Поэтому он оттолкнулся от стола, оставив чертежи лежать в прежнем хаосе, и приглашающе махнул рукой.

Сквозь гостиную, через темный коридорчик он вывел гостей к черному ходу. Здесь, на заднем дворе, скрытый с дороги стенами дома и густыми кронами деревьев, он оборудовал ангар. Просторный, сумрачный, пахнущий смолой и машинным маслом, он был едва ли не больше всего дома, и как дом был завален чертежами, так ангар был уставлен странными машинами, чьи очертания едва угадывались под простыми чехлами.

Но Леонардо, не оборачиваясь, вел гостей все дальше - к самой большой машине, чьи крылья не скрывала мешковина, а рядом стоял открытым грубый ящик с инструментами. Он подошел ближе, положил руку на крыло со смесью жалости, разочарования и глубокой печали (устарело, все устарело, все...) - и в этот миг странное предчувствие пронзило его, как молния прошивает дерево. Он обернулся, посмотрел прямо в черные глаза господина, и тихо спросил:

- Я не вернусь обратно, ведь так?

Золото. У него никогда не было достаточно золота при жизни - возможно, виной тому был его взрывной характер или неумение показывать себя сильным мира сего с лучшей стороны. Здесь, в Раю (или, вернее сказать, "раю"?..), золота не требовалось вовсе - все необходимое появлялось само собой, добывалось или выменивалось. А чего-то не было вовсе, как ни ищи и ни пытайся добыть.

"Гостить", вот как... это значит - не вернешься. Лицо Леонардо на миг исказилось гримасой - и вновь стало спокойно, как лесное озеро, в которое упал камень. Решение зрело в нем, пока невыразимое, но жгучее, как раскаленный металл, что из горнила стремится в форму - чтобы застыть в ней, единственной и неповторимой.

- Вначале нужно вывести его под небо, - он пожал плечом - не то чтобы возражая, но корректируя.

На самом деле, для взлета аппарата была нужна взведенная пружина. И на взведение ее требовалось время и силы. Но какая разница? Если гость желает явить чудо, не имеют значения ни пружины, ни крылья... ни его открытия. С таким же успехом он мог бы сесть в таз для купания. Или на табурет.

Леонардо чувствовал себя странно - как в ту ночь, когда он, еще совсем мальчишка, лежал в каком-то безымянном поле на полдороге к Риму и смотрел на звезды - и позади не было ничего, кроме несправедливого обвинения и тюрьмы, впереди была неизвестность, а всего, что он прихватил с собой, было лишь несколько серебряных да короткий кинжал.

Ornitottero не требовал приложения больших сил - он стронулся с места легко и даже будто бы радостно. Его поврежденные при падении крылья поскрипывали и шевелились с каждым шагом - будто огромная птица вздрагивала, тщась взмахнуть ими и взлететь с земли.

На светлой, зеленой полянке за ангаром Леонардо остановился, откинул волосы с лица, прищурился на яркий свет и улыбнулся светло и зло:

- Ждите здесь.

В этот миг он не сомневался в своем праве принять решение и велеть - и не ждал, что его ослушаются.

В доме он хранил масло - густое, темное, вспыхивающее от любой искры. Дома, на Земле, таким бы заправляли лампы в домах богачей - здесь, в этой блаженной земле, оно ценилось не дороже чем яблоки, сами собой падающие с веток деревьев. Леонардо стряхнул с пальцев последние капли и рассеянно улыбнулся. Господин, конечно, говорил в самом начале их разговора, что ему интересны его чертежи - но не заглянул ни в один из них. Даже когда Леонардо показывал и объяснял. Стало быть, дело не в них. Да и что за дело может быть в них, если они давным-давно устарели?..

Вскоре он вернулся на полянку за ангаром - улыбаясь все так же рассеянно-насмешливо, и лишь его пальцы механически растирали - размазывали - черную полосу сажи на щеке.
И, только забравшись внутрь аппарата и пристегнув ремень, он так же спокойно сказал:

- Надеюсь, ваше чудо случится, господин. А то у меня в подвале хранилось несколько бочонков пороха. Совсем забыл, - и спокойная насмешка в последних словах прозвучала так невесомо, что, может быть, ее и не было вовсе.

И в этот момент над легкой крышей домика показались первые клубы дыма.

И чудо действительно случилось.

Не то чтобы Леонардо сомневался в этом - облеченные в белое гости и вправду обладали силами большими, чем он когда бы то ни было видел у человека. И все же одно дело думать об этом - и совсем другое почувствовать всем телом, как ornitottero отрывается от земли - легким рывком, толчком, будто для этого вовсе и не требуется огромная сила, сопоставимая с усилиями упряжки лошадей. Как стремительно он разгоняется над кронами деревьев. Как дрожат, как стонут от ударов ветра крылья - еще чуть-чуть, и сломаются. Леонардо на миг привычно задумался, рассчитывая - где самое слабое место, где укрепить, как сделать тоньше... но потом выбросил это из головы. Если его знания устарели, самое лучшее, что он может сделать - не опираться на них, пока не сумеет их обновить достаточно.

Земля внизу все удалялась, все стремительнее становилось движение вперед. Что-то мелькало там, внизу, неразличимое, но мрачное, искаженное, изломанное - так непохожее на зеленый сад, в котором он проводил годы и годы. И там кружили такие твари... Леонардо как-то видел одну картину во дворце - где, кажется, воплотились видения из самых темных снов. Эти твари, кажется, сошли с этой картины - но были еще страшнее. Они в основном не обращали на него внимания, быстро оставаясь далеко позади. Одна было попыталась погнаться за ним - но отстала и она. Остались в памяти лишь встопорщенные перья и налитые кровью огромные глаза без зрачков.

Что бы за место это ни было, его точно никому не пришло бы в голову назвать Раем. И оно было к нему так близко все эти годы... Отчего никто никогда не говорил, что за каньоном начинается земля, больше похожая на порождение ночных кошмаров? никто в здравом уме не попытался бы уйти туда, знай это. Леонардо подумал еще немного - и понял ответ на этот вопрос. Во-первых, попытался бы. Во-вторых, само существование этого... этого... так близко от блаженной земли вызывало слишком много новых вопросов. Вопросов, на которые никто не собирался давать ответов.

Кольнуло сердце - не то тревога, не то запоздалая обида: тот, кто назвался Элигосом - ведь не мог он не знать все это. Про открытие движителей. Про землю за каньоном. Про то, что его изобретения не имеют никакого смысла... Отчего не рассказал? отчего не показал? отчего не забрал его с собой? тоже не имел права? Отчего тогда этот, безымянный, господин - это право имел?..
...что скажет он, что подумает, когда найдет пепелище на месте домика, где они оба провели столько счастливых дней, столько жарких ночей? Как быстро забудет о нем?..

Но и эти мысли Леонардо выбросил из головы. Аппарат снижался, а значит, и место назначения близилось. Каким бы ни было будущее, скоро он столкнется с ним.

И будущее не обмануло, ударив в глаза таким сиянием и блеском, что Леонардо был вынужден прищуриться. В этом месте - что бы это за место ни было - похоже, воплотились все мечты алхимиков. Ничем иным Леонардо не мог бы объяснить такое количество золота - или чего-то, похожего на него до крайности. Но, прежде чем он успел осмотреться, да даже выбраться из аппарата - рядом, неизвестно откуда, уже появился господин. И сейчас его облик отличался от прежнего так же, как это место отличалось от Рая. Леонардо подумал бы, что он просто заснул и ему снится странный, причудливый сон - но таких снов он за собой не помнил.

Ошеломленный и подавленный этой буквально вопящей роскошью, он покорно пошел следом за своим провожатым, сверкающим подобно папе на пасхальной мессе, едва обратив внимание на то, как по мановению узкой руки рассыпается в прах его последнее - самое совершенное - творение. Прах - к праху, что жалеть...

И даже молча, не перебивая, нехарактерно для себя, выслушал беспримерно длинную речь, выделяя и запоминая самое важное. Пока, наконец, на последних словах господина (его-великой-милости-маркиза-Лерайе, ах да, можно не запоминать, хотя все равно не понять, как можно отказаться от собственного имени во имя... какого-то словесного мусора? ладно, и правда не понять, он же не маркиз, не милорд, не милость и даже не господин, просто Леонардо) напряжение не сорвалось с губ нервным, до крайности неприличным смехом.

- Простите... господин, - Леонардо закрыл лицо руками, но смех все рвался из-под ладоней и сотрясал тело - еще несколько долгих мгновений, пока он не сумел с собой совладать. Только после этого он отнял ладони от лица. - Мне... стоило догадаться, что рассказ того ммм... существа о том, что мои грехи неожиданно оказались прощены и теперь я отправлюсь прямиком в Рай, был чистой воды фальшивкой. Но... наверное, моей гордыне слишком польстило это предположение.

Он сделал глубокий вздох, пытаясь совладать с собой, но опасно блестящие глаза и шальная улыбка на губах показывали, насколько он далек от спокойствия, которого хотел бы добиться.

- Я... уже успел понять, что смерть здесь - вещь до крайности временная. Но, видимо, теперь я буду возвращаться к жизни не в том очаровательном бассейне, а где-то в этих гостеприимных стенах, - он сделал широкий жест, но его пристальный взгляд не отрывался от его собеседника. Сейчас чудеса и ужасы Немуса интересовали его в последнюю очередь. - Я услышал и понял вас. Я мог бы спросить, зачем я вам, но сомневаюсь, что вы мне ответите. По крайней мере, ответите правду - а значит, к чему тратить время. Поэтому я спрошу другое. Ни одного раба не содержат просто так. Что я должен делать, чтобы мои... обязанности как раба были выполнены?

Смешок снова, непрошенный, сорвался с его губ. Так дико, так невероятно было прикладывать это слово к себе. Он всегда был свободным - пусть нищим, пусть изгнанником, пусть преступником - но свободным. Но впрочем - что значат слова? Свобода - не слово, которым награждают тебя другие. Это лишь то, что есть внутри тебя - или нет. Господин-маркиз-Лерайе, какие бы цели он ни имел относительно него, по крайней мере, сказал ему правду. Правду, которой ему не говорили годы и годы - ни те, кого он считал своими защитниками, ни те, кого он называл своими друзьями, ни тот, кого... кого он думал что любит.

Леонардо упрямо тряхнул головой. Ясность мышления возвращалась к нему, но глаза по-прежнему горели - упрямым, недобрым огнем.

- Что еще... да. Ни мальчиков, ни девочек. Библиотеку и того, кто поможет мне разобраться в ней. Господин. Если вашей милости будет угодно, - но смирения в его голосе было не больше, чем податливости в плитах пола.

Отредактировано Leonardo (2024-07-27 02:15:16)

Леонардо кивнул, вслушиваясь и запоминая.
Если бы он больше занимался живописью, а не поэзией, он страстно захотел бы сейчас, должно быть, сделать набросок картины. Его-милость-господин-Лерайе был красив сейчас, в картинном развороте на полушаге, озаренный падающими лучами солнца, в сиянии парчи... как тщательно выверенное произведение искусства. Жаль, у вечного беглеца и изгнанника никогда не было возможности носить с собой краски и холсты - в отличие от идей в голове, они занимали слишком много места в сумках.

Горделивый постав головы, плавные, избыточные движения, мгновенная вспышка - раздражения? неудовольствия? от неизвестных воспоминаний или от собственных ограничений? - насколько Леонардо мог верить тому, что ему говорили? или даже... тому, что ему показывали? Сейчас с доверием у него было до крайности плохо. Но за неимением других знаний о мире он не мог не принимать те, что давали ему сейчас.

Ад... место вечной муки грешников... оказался совсем не таким, как рассказывали на Земле. Не было ни раскаленных котлов, полных смолы, ни бесов, щипцами выдирающих ногти. Хотя... только что его представления о том, где он и что происходит вокруг, перевернулись. Кто знает, может быть, в той сумеречной местности, которую он видел внизу, есть и котлы, и смола? И кто знает, как этот господин, такой внимательный и даже бережный с ним сейчас, наказывает тех, кто доставил ему неудовольствие?.. он не был уверен, что хочет это узнавать. По крайней мере, без крайней необходимости и на собственном опыте.

Голова шла кругом. Леонардо бессознательно - не желая показывать своей слабости, но не в силах противиться привычке - потер виски.

- Со всем уважением, господин... я просто человек. Я был при жизни дуэлянтом и умер убийцей, но я не воин, - как легко сейчас слетели с губ эти слова - признание в том, что годы и годы рвало, растравляя ему душу. - Как могу я беречь того, кто вопреки всем известным мне законам природы, одним движением поднял в воздух и отправил в полет через полмира ornitottero? Того, кто просто оказался потом рядом? Еще день назад я бы подумал, что вы предлагаете мне работу. Что вас заинтересовали мои машины. Но если они устарели так безнадежно... вряд ли я быстро успею нагнать все то, что успели открыть с момента моей смерти. Пока мои знания о мире не станут полными, я... бесполезен.

Отредактировано Leonardo (2024-07-28 13:47:59)