Тогда, призвав  па помощь все мужество отчаяния, толпа пирующих кинулась в черную комнату.  Но  едва они схватили зловещую  фигуру, застывшую  во весь рост  в  тени часов,  как почувствовали,  к  невыразимому
своему  ужасу, что  под саваном  и жуткой маской,  которые они в исступлении пытались сорвать, ничего нет.

Герцог Данталион прибывает на бал, как прибывал до этого в Сенат или на Совет в Гоморре. «Герцог Данталион» - давно уже больше титул, чем имя - как Цезарь или Август. Впрочем, августейшим особам назло, череду сменяющихся герцогов Гоморры не называют «данталионнейшими» - в домене заплетающихся языков и затуманенных вином, наркотиками и общей деградацией рассудков настолько длинные слова не в чести. Вместо этого прибавляют порядковый номер или личное имя, - никто из них, царствующих, но не правящих, не рискует в итоге замахнуться на те самые печати и сказать «он, это я», но каждый надевает облик, словно маску - как это принято в домене: «я, это он», и кошмарные видения обрушиваются на каждого, кто дерзнет примерить на себя эту фразу.

В этот раз из округлого возка, запряженного блестящебокими китами и чешуйчатыми скатами, толстопузиковой ставридой и ленивой шпадой, томным марлином и пятнадцатирукими каракатицами вылезает сухопарая фигура - маска ее из шлифованного до зеркальной гладкости обсидиана и кварца, а не из перьев и позлащенного перламутра, как прежде, поглощает, кажется, всякий упавший на нее луч и впитывает всякое изображение, пожирает каждый блик.
Перламутр оставляет на лице очень неприятные шрамы, рассыпавшись от удара острыми осколками, так можно и без глаз остаться.- на такой вроде-бы-своей мысли ловит себя герольд, и забывает про номер, даже в собственной голове, по привычке, объявляя лишь титул: что именно произошло снова в Гоморре и как теперь правильно звать тамошнего владыку он узнает потом. Когда перестанет зябко ежиться и поминать недобрым словом голодный и ласковый взгляд рогатых змей, уютно обвивших плечи действующего герцога.
Данталиона.

В это веселье Данталион щедро вносит щепотку своего присутствия и если маркиз Лерайе вживляет в химер драгоценности, то герцог Данталион наполняет вокруг себя тени - то, что пока не украшено на этом празднике, присутствием влажного леса, полупрозрачными контурами Затаившихся и Бегущих, переплетающихся ветвистыми рогами с гибкими древесными пальцами, покрытыми мхами самых невообразимых оттенков, берущими силу в тех самых миллиардах ручейков, что струятся через Гоморру - испей, и если станешь всего лишь козленочком - считай, что тебе повезло. Там же, где Лерайе усерден настолько, что пропадают и тени - пропадают и наваждения влажных жаждущих мхов. Все пропадает - остается лишь завернутая в темные грубо вытканные капюшоны накидок фигура, увенчанные непроглядно-черными когтями пальцы расписанных менди рук придерживают их бахрому, когда Данталион движется по залу, разглядывая новые лица, новые механизмы, новые моды и новых шутов, что призваны развлекать владык - насыщать их вечную жизнь суетливыми событиями. Один из таких поздоровался за него с Хозяином была. Другой…развлекает болтовней неожиданно знакомое лицо - этому герцог кивает. Кивает герцогский капюшон.  Данталион щурится в тени своей личной, насыщенной его аспектами и атрибутами тени, прислушивается к тому, как потряхивают погремушечными хвостами змеи и с простодушным удивлением деревенского парня, впервые увидевшего родную буренку на сцене столичного театра запрокидывает  голову, разглядывая потолок. Третья из змей - украшенная чеканной бронзой тяжелая и бесстыдно рыжая коса выскальзывает из под накидок и ложится вдоль хребта.

- Вот это? Неужели вы хотели достичь именно этого?

Свое недоумение он выражает жестом - воздетыми в жреческом порыве руками и словом: на ведийском архаичном санскрите, гортанном и хриплом, но Башня еще не пала и смысл возгласа слышен и понятен всем.
Словно бы его положили прямиком в уши.