Девушка обернулась едва заслышав шаги - это был первый звук, который напоминал звук жизни в этой странной сонной лощине. К ней двигалась фигура мужчины, и стоило ему только подойти к ней ближе, как Айзель поняла, что она точно с ним где-то встречалась.

Помимо едва уловимых знакомых черт в лице, были в его голосе еще и те самые интонации, которые говорят о том, что с вами разговаривает человек уверенный, в том,  что он вас знает. Айзель немного смутилась от бесцеремонных вопросов и пренебрежительного щелканья пальцев в тщетных попытках вспомнить, кто же она такая.

- Айзель. - Тихо проговорила она. - Я - Айзель. А ты, кажется, Атта.

О, она узнала его. Несмотря на то, что мужчина успел отрастить бороду, его выдавали его глаза - злые, отрешенные и въедливые. Взгляд дикого зверя. Когда Зияд впервые их представил друг другу, он был гладко выбрит и выглядел вполне себе по-светски, но…Было одно большое “но” помимо его природной замкнутости. Глаза фанатика. Холодные, пронзительные, сканирующие, лишенные тепла или человеческого любопытства. В них горел только ледяной огонь убежденности, абсолютной и беспощадной.

Взгляд, от которого её родители бежали из Турции, ради которого продали дом в Анкаре и уехали в Германию, в Гамбург – город, казавшийся тогда воплощением спокойствия и разумности. Именно таких глаз, таких лиц, таких людей, как Атта, боялась её мать, плача по ночам. Именно от их проповедей, их ненависти ко всему "нечистому", их стремления сжечь мир дотла ради призрачного "чистого" рая, они бежали, чтобы дать ей, Айзель, шанс на нормальную жизнь. На жизнь без страха.

Тогда, в реальности, когда она спросила Зияда, кто этот угрюмый друг, он, помедлив, ответил как-то вскользь: «Просто хороший брат, Айзель, он знает много полезного». Она, конечно, не стала спорить, но внутри почувствовала то самое липкое предчувствие, от которого не отделаться: Атта был не просто “братом” — он был тем самым, кто готов был вбивать клинья разлада между ней и Зиядом.

И вот он здесь. Во сне. В этом ужасном, ночном кошмаре, куда её занесло, пока она думала о своем милом Зияде. Его вопрос – «Что ты здесь делаешь?» – прозвучал как обвинение, нарушающее правила этого места - в её-то сне он смеет вопрошать к ней так неуважительно? Что он вообще здесь делает? Его присутствие было вторжением, порчей этого и без того кошмарного видения. Внутри всё сжалось от знакомого ужаса и гнева. Гнева не только на него, но и на Зияда, который позволил этому фанатику завладеть его умом.
Она собралась, подняла подбородок, пытаясь отогнать призрак страха. Голос её, сначала тихий, окреп:
  - Что я здесь делаю? - Повторение прозвучало вызывающе. - Я сплю. И вижу кошмар. - Её рука дрогнула, указывая на руины. - Что ты делаешь в моём сне? - В её голосе звучало искреннее, почти детское недоумение и страх. - Я ищу Зияда. Только его. Только чтобы... увидеть его. А ты... ты здесь лишний. Ты не должен быть здесь!
Она отвернулась, её взгляд скользнул по изуродованным балкам, торчащим, как кости исполинского павшего зверя. В этом странном, гнетущем сне присутствие Атты было самой страшной частью. Оно делало всё вокруг – пепел, разруху, ужасающую тишину – в тысячу раз реальнее и невыносимее.  Айзель не хотела обвинять мужчину, но и не могла притвориться, что рада его видеть. Она искала Зияда. А нашла — Атту. И в этом не было ровно никакой справедливости.

Отредактировано Айзель Шенгюн (2025-08-11 19:25:51)