Маленький крылатый сфинкс – вездесущий и наглый, как всякий когда-либо нарождавшийся на земле и на небе котеныш, - принародно-почтительно сидит в маркизовых ногах. Демонстративное соблюдение иерархических прелюдий есть излишество и грех, когда хозяину уже приволокли в зубах столько грязных и чистых тайн и тайнышек, что хватило бы на все бессчетные легионы мироздания. Но зачем жить, если даже в аду думается о приличиях?
Главное зримое доказательство кошачьей привилегированности здесь - изодранная в клочья обивка мебели. Котам вообще многое прощается – и Мизерере почти никогда не меняет обличье.
Сфинкс не имеет ни возраста, ни пола, ни-че-го: ничего внятного, кроме задорной тяги к сплетневой бесконечности. Интриги, в которых угадывается смазанный взмах непривычно пушистого хвоста и росчерк когтя, – чистое искусство, отдающее лабораторным ароматом. Целей, кроме хозяйских, глава тайного – истинные тайны никогда не зарождаются в заглавных буквах – ведомства не имеет. Движет им исключительно кисло-сладкое “а сделают ли они так, как я рассчитываю, если пнуть тут, рассказать здесь и подбить там?”
Маркиз капризно кривит губы, незримо изъеденные тоской по раевой благодати. Маркиз всегда полон самых разношерстных настроений, переливающихся позолотой сверкающей плавноугольной музыки, упрям, капельку нервен и полон царственного податливого властолюбия. По долгу службы Мизере знает полновесную россыпь королей и тиранов. Непреклонностью обычно отличается только низший их сорт: раздразненные властью, как быки на корриде красным шелком, местечковые диктаторы, неспособные осознать, что меньше всего такие капризные игрушки любят, когда в них судорожно запускают когти, терзая мерзкой солёной неуверенностью. Именно такой отравляет нынче маркизову развеселую вечность, следуя путем нелепых хороших императоров, не отставивших после себя ни единой правдоподобной сплетни.
Мизере таких не любит.
Эти сущности всегда тайно ненавидят окружающих.
И совершенно не умеют договариваться.
– Если позволите, – полуутвердительность продолжения давней беседы можно смягчить взмахом крыльев – издёвки над ангельскими статями. – От этой личности мы не избавимся… ни одним из доступных методов. Единственный вариант - заставить его самоустраниться. Так или иначе.
Сфинксьи уши жмутся к голове в ожидании взрыва. Возмущенная сила маркиза взметается, тянется по незримым барьерам арены, распаляет и без того жадную до чужих смертельных неудобств публику. “Хвост ещё можно отрастить заново, – цинично сквозит встрепанная перепуганная мыслишка. – А вот голову - вряд ли. Чтоб этим управлять, надо чем-то думать. Домой бы. В пески. Тихие, ласковые и опасные, как вечные змеи”.
Ностальгия Мизере мучает редко, постыдно и вкрадчиво. Но покажите того, к кому она не приходит никогда?
Опасность, волнами исходящая из излома прихотливо выгнутой брови, никак не опадает. На арене один разумный – условно разумный, как и все в предвечном мире, – дожирает другого. Мизере морщится, с трудом удерживаясь от ипохондрического переступания чистенькими лапами. Некоторая брезгливость ему свойственна. Аренный шашлык из морепродуктов раздражает куда больше культистов. Они вообще сейчас кажутся милыми ребятами, со своим наивным саркофажьим сопротивлением и потенциальной полезностью. В добродетель, живущую дольше пары поколений, верить нельзя – а значит все эти занятные люди через пару-тройку десятилетий окажутся пригодными для использования. Да и сейчас отрабатывают: отводят на себя гнев работодателя. Просто сказка.
На кой создателев промысел он здесь, сфинкс не знает до сих пор. Безусловно, у них с маркизом есть договор. Парочка. Троечка, и все возмутительно нерушимы: Лерайе слишком давно живёт на этом свете, чтобы строить кадровую политику на голых обещаниях. Безусловно, они оба знают, что Мизере нашел с десяток способов обойти все три и остаться при вилле подальше от больших игр ещё двадцать лет назад. Безусловно, они оба знают, что после этого кто-то по прихоти маркиза лишится головы, а не хвоста. Лет через десять, чтобы вдоволь помучился, каждодневно засыпая в страхе.
Сплошная череда безусловностей. Главная из которых – иррациональная привязанность, с которой Мизере давно свыкся. С первого мига, с выжидающей полубезнадежности в самую капельку раскосых глазах, с первой принесённой без всякой просьбы полезной новостишки, которую можно было продать, и выгодно, а не подарить.
Полувассальная преданность – возмутительная вольность для всякого темного. Даже если темень приобретенная, выбранная и срастаться с кожей отказывается наотрез.
“Но я могу себе это позволить”.