Лерайе смотрит очень внимательно, слушает руки гостя больше, чем его слова. Слова он знал наперед, но тело никогда не обманывает, взгляд интонация, гулкое, тяжелое биение сердца, напряжение мышц. Вот так Мурмур будет забирать ту власть, которую посмел захотеть. Медленно, но неотвратимо, как поднявшееся на горизонте цунами. Темная волна заслоняет небо так далеко, что кажется неторопливой, но стоит замешкаться… Хозяин дома ищет ответ лишь на один вопрос: если вавилонский лекарь отдаст гостю то, что он хочет, сможет ли он захватить и удержать свою власть? Куда опаснее, если в душных пыточных после неудачного мятежа всплывет имя не_маркиза, в значит, неминуемо, и участие Вавилона.

Ожег пожирает запястья нежданно, вспенивает нервы до вскрика, до попытки вырваться теперь совсем непритворной, но хватка созвучно вплавляется в глотку, пальцы прожимают нежные хрящи – вот-вот и хрустнет хрупкая гортань, и теперь в надменных, насмешливых, равнодушных глазах такой прозрачный испуг, что они кажутся хрустальными. Лерайе хватает губами воздух, точно тот последний, не в силах импульсивно вцепиться в чужие запястья. Из-под когтей подтекают на золото украшений тонкие нити крови. Кровь распускается на коже цветущим садом, стелется послушной пеленой за лезвиями. Жгучие следы пульсируют, Лерайе тихо всхлипывает, его дыхание жарко, сбивчиво толкается в губы гостя и захлебывается коротким ломаным криком, когда когти, наконец, всаживаются вплоть, вынуждая совсем_ не_его_шлюху вскидываться вмазываться в его грудину ровными влажными ранами.
- Так ты больше похож на будущего господина Замимайи, - голос садится на полтона, вязнет в неровном дыхании, когда они снова сталкиваются взглядами. Теперь в опаловой мгле под влажными ресницами покорности куда больше. - Зачем мне хотеть кого-то кроме нового короля? Ты ведь это задумал? Такие знания не стоит разменивать на что-то меньшее.

Подпись автора

Вы там не мерзнете на вершинах ваших моральных устоев?

Страх – единственный маячок чего-то настоящего, стоящего. Не всегда ценного или созидательного, но на то, что смогло тебя напугать, всегда стоит посмотреть дважды – будь то бездна или шторм, или существо, таящее в себе шторм. А потому Лерайе нравится бояться. Испуг сдергивает вуаль. Только в эти острые, короткие мгновения весь мир лишается фальши, делается мучительно настоящими, и ты вынужден проживать всю глубинную яркую, яростную красоту своей судьбы.
Не будь еще_не_маркиз догадливым, он бы не лежал тут в золоте, но куда удобнее оставаться вавилонской левреткой, пока ты готовишь армии для восстания во Флегетоне и изобретаешь величайшую смену власти в пустынях между Эрумом и Агапой, чтобы разом смести десяток мелких царьков и орды кочевников, пожрав эту территорию раковой опухолью грандиозного мора. В такие дни нужно сидеть особенно тихо и не понимать глаз.
Поцелуй плавится на губах, вырывает с дыханием тихий, влажный стон, и Лерайе податливо втаивает в гостя рваными ранами, нетерпеливыми зноем распахнутых бедер в упрямое колено.
- Нет, - он тянется к губам снова, и шепот ласкает кожу. – Я предпочитаю, умных, амбициозных и очень решительных. Помнишь, я говорил тебе, что мне нравятся чемпионы?
Губы снова находят губы, но теперь нежнее и жарче, слаще. Под ресницами тлеет медленная истома, вытекает из испуга и боли в горячий хмель. Он и впрямь говорил, тогда, в лагере, но едва ли Мурмур придал этому значение. Когда Моисей встретил Шамхат у колодца, он тоже не сразу принял ее слова всерьез, но Моше жаждал земли обетованной, а не вавилонского трона и никогда не простил эту подмену до конца. Больше Лерайе так не ошибется.
- Старой элите пора освободить место для новой, но лишь для тех, кто сможет взять эту власть и держать ее так крепко, чтобы за них не делалось стыдно. Я уже знаю, что ты умен и силен. Но не слишком ли чуткое у тебя сердце?

Подпись автора

Вы там не мерзнете на вершинах ваших моральных устоев?

В темном медовом взгляде напротив проскальзывает мимолетное сомнение. Мурмур все еще кажется очень рискованной ставкой. Сердца у него больше, чем он желал бы знать. Но, быть может, именно оно и ведет его так жадно и горячо. Может быть, именно оно сделает его тем, кем он задумал стать. Из гнева, из обиды, из мести? Что бы его не вело.
Больно не когда бьют, больно, когда вынимают нож. Лерайе давится вспыхнувшей болью, когда когти медленно покидают уже смирившуюся, унявшуюся плоть, вскидывается под гостем, рвано, заполошно хватая губами воздух, пока лоб и не укроет тонкая испарина и не слишком в этот миг обращает внимание на руки, скользящие по смуглым поджары бедрам. Секс не решает вопросы такой монструозной власти, которую его гость желает получить. Не может быть ни благодарностью, ни платой. Лишь подарком и в большей степени эгоистично самому себе, как тост за удачную сделку.
- Шлюхи все времена находятся только в той позе, в которую их ставят, разве не так? – страдание истаивает, уступая тянущей эйфории. Лерайе смеживает ресницы, отдаваясь шершавой неласковости блуждающих по телу ладоней, и отвечает разом на все его мысли. 
- Как только ты престанешь называть меня шлюхой, ты перестанешь хотеть шлюху, - дразнящая пьяная улыбка на его губах рождается невольно, подначивая игривое эго. – Царь Зимимайи.

Подпись автора

Вы там не мерзнете на вершинах ваших моральных устоев?

- Меня.
Даже Лерайе не в силах желать кого-то за власть, деньги и титулы, хотя отдаваться без желания, несомненно, проще. Но сейчас и впрямь не время говорить о сделках. И он ничего не отвечает, только медленно распутывает браслеты, пока сознание еще не до конца потеряно в блуждающей по телу истоме и мелкой сладостной дрожи, пока остаток разума следует за влажным скольжением языка по горлу, скатываясь к такую темную, такую плотную негу, в такое алчное предвкушение, что внезапное грубое вторжение взрывается оглушительным экстазом и падает звездной темнотой в широко распахнутые, ничего невидящие глаза. Отвечает гостю рваным стоном, испарина мешается с кровью, склеивая тела, но блаженная оторопь не кончается, напротив, с каждым новым движением бедер забирает ярче и глубже, топит в мутную глубину, где драться с собственным телом за долгожданную разрядку больше не надо, где она накатывает пьяными волнами снова и снова, пока не захлетнешься. Лерайе всхлипывает, цепляясь пальцами за резной подлокотник кушетки, словно пытается удержаться на грани сознания, и слезы медленно подтекают из-под ресницы, когда горячий сок изливается в пестрядь рваной одежды, на краткие мгновения оставляя его наедине с абсолютной мглой.

Подпись автора

Вы там не мерзнете на вершинах ваших моральных устоев?

Нужно несколько мгновений, чтобы сквозь темноту дремы вернулись контуры прежних мыслей, остовы связей и, хорды конструктов, чтобы мир плавно навалился сверху, всей своей материальной тяжестью, всем своим жиром, ароматами, духотой и прохладой, обновленным поздним полуднем, Вавилоном, воспоминанием об Асмодее, о Белете, о Мурмуре, всем адом - залпом. Так резко, что хочется плакать, зарывшись в подушки. Лерайе не скроен для бесконечных военных действий на территории его души, но мир не оставил ему никакого выбора. Держи голову выше. И немного ровнее спину.
И он плавно поднимается с кушетки, отпускает рваное платье утекать с плеч, пока мысли его заняты безупречностью смуглой кожи, совершенством рваной мышцы - рана медленно затягивается на глазах у гостя. Он не медлит, не оттягивает ответы, но тело всегда намного важнее. Решения будущий маркиз принимает легко и стремительно. Уговоры, условия и игры вокруг решений его тяготят. Игры нужно оставить любви. Привязанность не аргумент в вопросах власти. Ничто не помешало ему избавиться от Левиафана. И от Асмодея не помешает избавиться, если тот потеряет путь.
- Если бы я мог возвести кого-то на трон, я бы начал с себя. Но пока я могу лишь помочь. Не беспокойся и не сомневайся. Нам придется еще долгие сотни лет жить бок о бок. Пойдем со мной.
В охряном монохроме Вавилона так мало красивого, что любое яркое пятно бесценно. За тканым пологом цвета глубоко индиго скроется купальня, полная густого пара, такого плотного, что тела теряются из вида, стоит отойти от бортика. Пар пахнет миррой и зверобоем. Этот прохладный туман приятно ласкает кожу и утоляет дневной зной. Хозяин дома спускается по ступеням в воду и продолжает говорить.
- Я взял на себя смелость сделать для тебя кристалл и назвал его Органон. Если ирония тебе позволяет, инкрустируй им царский перстень, и старик Белет увидит каждого, кто придет целовать твою руку. Убей своего царя и позволь кристаллу забрать его душу до того, как она упадет в поток Кайроса. Он сделает это сам, как ловушка, если окажется рядом с умирающим.
Тихий плеск воды обозначает момент, когда Лерайе погружается в нее с головой, а новый – когда выныривает.
- После ты возьмешь всю воду Зимимайи и обрушишь ее на землю между Гаапой и Эрумом, чтобы бесплодные рвы и пески превратились в болото размером с царство. А когда твой народ и соседи спросят, как это случилось, скажешь, что это была последняя подлость Белета, а потому его больше с вами нет. Победителей не судят, с покойников взятки гладки. Вода вскоре уйдет под землю, и ты сможешь получать ее подземным каналом по минимальной цене, а своим подданным продать по любой, и все еще будешь их благодетелем. Какого толка буря для этого нужна, я не знаю. И как ты воспользуешься этой ситуацией тоже. Мне нужно лишь монструозное болото. Это цена.

Подпись автора

Вы там не мерзнете на вершинах ваших моральных устоев?

- Как пожелаешь, - соглашается с источниками. Не его цель лишить Зимимайю воды. Ему нужно лишь затопить грандиозную часть земли, сделать ее временно ничьей, бесполезной и никому ненужной, смыть несколько гордых полисов, именующих себя царствами и кочевников с их стадами, жителей пустыми с верблюжьими караванами. Пусть вернуться к своим хозяевам и сторонятся этих мест. Там будут жить бесы, сродни тем мерзостным комарам, что носят малярию в низовьях Нила. Малярию, оставляющую его печать на всяком, кто туда сунется. Методы разбойные, но победителей не судят. Еще пара сотен лет и один мор, и в этих местах возникнет внезапный и многочисленный народ. Спорить с его господином станет поздно.
- Не стоит рассматривать эту победу в терминах боя. Ты ведь хочешь запретить своему противнику не только регенерацию, но и любую магию. Не так ли? Подвинуть позвонки можно человеку или бесу, если части его тела, отвечающие за разум, все еще находятся в голове и не ушли никуда вместе с причудами его тела. Однако в каждом замке есть тюрьмы, и они держат демонов разной степени ловкости. Подчас их пленники владеют очень тонким искусством. И тем не менее они внутри, не в силах этим искусством воспользоваться или обрести свободу. Сделай тело царя тюрьмой его разума.
Ладонь под водой касается ладони, так они уже делали. Втаивает печать в печать, и узор совпадает пазами. Перед глазами Мурумура на уровне внутреннего зрения горит вязь древней обережной магии, скроенной из шумерских и вавилонских знаний, первых, которые Лерайе обрел в самом начале своего пути, вынужденный вскрывать чужие храмы, чтобы причаститься самым ранним, самым древним и грубым знаниям, но самым надежным в своей простоте, естественным и неповторимым, как колесо. Без колеса бы не было шестерок. Без шестеренок – пружины. Как не было бы без культа Мардука поздней гегемонии Зевса и знаний более тонких и изящных в плетении, из тех, что они добыли в библиотеке. А после не изобрели бы Иисуса Христа с его заговором на воду, причащением плоти и крови. Что за дикий в своей древности обряд каннибализма, и как красиво подали его в новом мире! У этого культа большое будущее. Но собеседника, к счастью, совсем не интересует прогресс религии и таинств – лишь знание. А передавать знание этим способом куда проще, чем, попытаться объяснить. У каждого демона свой путь управления энергиями, и став знанием Мурмура, это в какой-то момент обретет понятные ему черты.
- Используешь ты эти чары при ковке меча, плетении удавки или создании ловушки, вложишь их в удар или в слово  - дело твое. Попробуй и поймешь, как тебе удобнее ими владеть.
Прикосновение истаивает, и вода снова приятно холодит ладонь.

Подпись автора

Вы там не мерзнете на вершинах ваших моральных устоев?