Но словно стая воронья в небытие из бытия
Уходят странники в далёкие края (с)

Это оказалось не так сложно. Шагая здесь, под сводом туманного леса, скрывающего в себе его, Данталиона, крепость все дальше и дальше от чужих глаз, касаясь на ходу кончиками пальцев шероховатой древесной коры, теплой не от иллюзорного солнца, но согретой током горячей крови, вдыхая запах от сырой, насытившейся земли, он думает о том, что это оказалось не так сложно - появиться на той оргии, что образовалась будто сама собою на месте положенной тризны, найти среди потных разложившихся и пьяных  тел Лерайе, выйти. Он до последнего не знал, что именно собирается сделать в середине: войти и выйти это было понятно и предопределено, а вот середина - нет.
Данталион еще чувствует в своих легких (в тех легких, что сейчас на него надеты) сладковатый привкус благовоний, в своих пальцах - тех, что еще холодит ощущение чужих одежд, - шероховатую поверхность шелка, а на губах- вкус того вина, что он мог бы испить.

Вавилон хоронил Левиафана.

И если до этого события сомневаться в Лерайе ему не было ни смысла ни резона, то вот эти поминки… словно осколком зеркала засели в мозгу: кто может быть больше любого другого уверен в смерти Короля?
Данталион знал ответ - один из ответов, - и сжав пальцы в волосах своей добычи крепче, шагает прямо в хрустальный шар.

Деревья послушно переворачиваются.
Небо ложится под ноги, а земля стекает вверх. Ветер ходит по кругу, повторяя один и тот же звук его шагов раз за разом. Крик, еще не рожденный, уже мечется в перепутанных ветвях, пугая птиц, что взлетают под ноги - стайкой, не торопясь опуститься обратно вверх на ветки. Пальцы Данталиона вплетаются в чужие волосы, наматывая локон к локону кудри, тянут безжалостно вверх, заставляя своего спутника и добычу трезветь быстрее, чем приходить в сознание: морок, который обрушился на Лерайе там, в Вавилоне, уходит, оставляя пространство первым каким-то мыслям.

- Почему ты не умер за ним? Один, пять, дюжину сотен раз?

Вопрос задан, но он не торопит с ответом, давая Лерайе время на то, чтоб решить, на что прежде всего потратить силы и первые мгновения ясности сознания - на закрывающую недавно безвольный рот повязку? На то, чтоб освободить из ременного, необратимо подсыхающего узла тонкие запястья? Быть может на то, чтоб освободить от врезающихся веревок щиколотки?

- Почему ты решил, что он - умер?

Честность здесь не в чести, но честности Данталион и не ждет, он ждет иного…

Данталион не чувствует потребности быть царем или герцогом или графом - все это для него не повышение и, вздумай кто поманить его этим - посмотрел бы как на... шудру. Он ощущает эту потребность даже менее, чем всегда: Сенат, что более отвратительное они могли придумать, напившись, эти пророки, дорвавшиеся до мастерка, воины, не знавшие побед и распутные вдовы... Или вдовцы? В родном Данталиону языке точно описывающее ситуацию слово, применимое к демону визуально мужского пола отсутствовало, что порождало некоторую неловкость и в его мыслях тоже - подходящее слово, всплывающее в его голове благодаря Башне было шероховатым, неподходящим, чуть ли не греческим, и пусть даже нововведения в области скабрезных слов и оборотов укоренялись во всеобщем словаре одними из первых, ассимилировались они не сразу...
Другое дело, что именно слово, сказанное голосом и вложенное в чужие уши не было необходимостью - даже без того, чтоб отразиться на миг в непроглядных глазах похитителя Лерайе думает так громко и так желает думать оскорбительно, что подцепить его мысли, словно срамную болезнь, проще, чем их избежать...
К сожалению власть в преисподней его не интересует, его занимает порядок и справедливость, а не эти все нелепые телодвижения - Данталион сжимает пальцы в чужих волосах, вгоняя ноглти под кожу чуть не до кости - вся власть Сената - пшик и фикция, пока владыки своих земель способны их изменять - как не дели пирог на равные части, правит юольшим, чем можешь удержать, невозможно...
वेश्या रुकोब्लुड्
Он не ругается, а просто констатирует на понятных похищенному словесных примерах, поясняя емким "рукоблуд“ свой вольный перевод термина "блудница" и того места, что отведено ему в чужих мысоях, словно это сочетание все же способно заменить то, греческое, слово. Он не торопится ни с путами ни с кляпом, хотя ни в том ни в другом нет такой уж необходимости - здесь, в хрустальном шаре, так или иначе отражается все, что было сказано и всё, что нет.
रुकोब्लुड् , - повторяет он уже почти ласково, в пальцах свободной руки мелькает изящный скол лезвия из обсидиана - острее любого ножа, оно приникает ледяной кромкой к коже и та набухает тяжелыми алыми каплями.
Будет ласковый дождь.

Отредактировано Dantalion (2024-07-27 00:07:25)

мазохист: ну помучай меня, ну пожалуйста!!!
садист: не помуучаю!

Несложно быть высшей справедливостью там, где нет никакой...
Мы же все демоны в Аду, не так ли? Вообразить себя мерилом всего - половина успеха. Вторая половина в том, чтобы им и сделаться, ведь кто знал о справедливости Йамы до момента ее явления? Никто. Так никто не ведает о справедливости Данталиона, пока не напорется.
Острейшее лезвие входит глубже не потому что стремится причинить боль и не для того, чтобы наказать - Хозяин лесов Гоморры не собирается ничего этого давать Лерайе, не позволяя скатиться совершенно в привычную для того принимающую позицию. В ней нет ничего интересного и ничего заманчивого, поэтому лезвие входит глубже, обнажая исходящее кровью нутро, искреннее, как может быть искренним здесь хоть что-то.
Эта же искренность проступает тогда, когда Данталион склоняется к этой налившейся, словно осеннее яблоко прозрачным мёдом, скуле - он кусает так, как кусал бы еду, оставляя четкий след крепких резцов и заостренных хищно клыков.
Очереди не для него.
Для него - темные пальцы с заточенными ногтями, парные тем, в волосах, что сжимают Лерайе кишки, наматывая их ровно так, как недавно - волосы: на куоак и с хрустом.
Люди от такого умирают, как жаль, но разве перед ним - человек?
Нет...
Ногти Данталиона впиваются в нежненькое, скользкое, заботливо смазанное кровушкой чрево того, кто только прикидывается невинной похабнейшей порной: гнев Данталиона, настоящий, тяжелый, словно один из его же змей, переливается в чужие зрачки, не собираясь ничего платить за вход.