Явление Владыки народу в Вавилоне было действом достаточно частым, почти обычным. Но происходило в разных частях столицы, да и всего домена по-разному.
Жители Вавилона ждали ярких, пышных процессий, растягивающихся по улицам на  несколько километров. Тысячи дворцовых демонов, шествующие в них впереди и позади Владыки, принимали всего лишь несколько обликов: бородатые воины в сияющих золотом доспехах, все на одно лицо, изящные, хрупкого сложения юноши с флагами и музыкальными инструментами и молодые женщины с волнующими формами со сливочно-светлой кожей и густыми черными волосами, алыми губами и непременно зеленоглазые – разве что в оттенке глаз можно было заметить различие между ними. Чернокожие, полуобнаженные мужчины огромные против обычного человека, несли  на своих плечах платформу с троном, на котором в окружении рабов и рабынь из числа любимчиков, восседал демон с бычьей головой на  массивном теле, похожем на человеческое торсом но с ногами, рисуя которые, умелый художник не смог бы сказать однозначно – были ли то львиные лапы или задние ноги быка. Копыта блестели золотом, а темная, красноватая шерсть, покрывающая нижнюю часть тела, отливала в свете солнца и золотом, и медью. Человеческий лик во время праздничных выходов Асмодей носил на груди и тот был похож на золотую маску в короне, являющуюся частью широкого и сложного ожерелья. Корона так же украшала и бычью голову.
К таким процессиям стягивались толпы и приветственные крики, прославляющие щедрость Владыки звучали тем радостней и громче, чем больше хлебов и монет кидали в толпу черноволосые красавицы из своих чаш.
В голодном Вавилоне медовые, пряные из-за  примеси специй, ячменные хлебцы для лентяев и немощных после долгой земной жизни стариков были дороже золотых дукатов. Правда после них так хотелось пить, что большая часть подобранной мелочи скоро оседала в городских пивных, торгующих безнаказанно редкостной бурдой – слабым ячменным пивом и кислым, вяжущим рот пойлом, которое продавцы, не моргнув глазом, называли местным вином.
Нередко Асмодей гулял по Вавилону или отправлялся в провинциальные города в облике крылатого быка, будто бы выкованного из металла, полированной бронзы или черненой меди. Невежи из отравленного демократией и идеями равенства земного мира последней сотни лет, глазели на него, а те, кто жил в благословенные времена сословных различий, кланялись и молчаливо спешили прочь. Быка боялись, зная, что в такую форму облекается все темное, злое и алчное, что есть в короле Вавилона.  Но больше всего страшились люди статного мужчины обыкновенно одетого в серый костюм-тройку, улыбчивого, с внимательным и лукавым взглядом веселых карих глаз и вьющимися непослушными волосами.
Горожане, а тем более провинциалы могли и не узнать своего короля в таком виде, но те, кто хотя бы полгода месил глину, таскал кирпичи или выкладывал их ровными рядами, возводя стены Башни, знали Асмодея в лицо.
И сейчас, когда он смотрел в сторону сидящего у стены строителя, лицо это выражало лишь раздражение и ни капли сочувствия к бедолаге, кривящемся от боли и кусающим губы, чтобы не стонать.
Надсмотрщик, следящий за работами на этом участке вздрогнул, когда услышал тихое:
- Почему он не работает?
- Упал с лесов у стены, повредил ногу. Возможно, сломал.
- Ну так отправьте его на перерождение и замените другим.
- Простите, Ваше величество, - надсмотрщик поклонился, но не продолжил говорить вниз, а, выпрямившись, взглянул Асмодею прямо в глаза, - но мы уже послали за лекаркой. Без нужды хорошего мастера убивать. Если окажется, что с ногой не помочь – тогда, конечно…
- Хорошего, говоришь, мастера… - задумчиво протянул Асмодей, и направился к бедолаге.
Тот был достаточно химеричен – плечи и торс частично покрывали роговые неровные чешуйки буро-зеленого цвета, а глаза походили на глаза рептилии. На голове меж пропыленных и путанных волос проглядывали костяные наросты разной ширины и высоты.
Узнав короля, рабочий резко опустил голову и, разжав губы, простонал:
- Простите, не могу оказать должную… честь.
Асмодей кивнул, кривя губы, и обернулся к надсмотрщику:
- Гидеон, - ему не надо было смотреть на метку, чтобы прочесть имя этого беса, - давно он работает здесь?
Бес, тощий, словно его плоть была иссушена жаром Вавилонских дней, серокожий и с лицом вполне отчетливо напоминавшем морду гиены в оранжевой каске и такого же яркого, праздничного цвета жилете, надетом на голое тело, с готовностью ответил:
- Шестую башню строит.
Позади послышался шум и окрик, предназначенный кому-то, кто был вне поля зрения Асмодея: «Да пропусти ты. Видишь же, Анастасия пришла».
Асмодей обернулся на голос и увидел лохматого рыжего парня, одетого лишь в грязные холщовые штаны, который в этот момент как раз, ухватив за плечо, отодвигал в сторону тощее существо неопределенного пола,  волочившее большой серый мешок, в каких на стройку доставляли цемент. На рыжего зашипели, зашикали, но никто ничего не успел сказать, а сам парень, очевидно, не принадлежал к числу тех, кто знал Владыку в лицо и важнее всего для него было как можно скорее провести эту самую Анастасию к пострадавшему.
Её Асмодей увидел через секунду, когда химера с мешком освободил проход и из-за спины рыжего показалась худенькая светловолосая девушка.
Просто девушка, без малейших признаков химеризации.
Гидеон молчал, прекрасно зная, что не ему что-либо указывать и советовать королю, самолично составляющему смеси для кирпичей и растворов с одной только целью – чтобы однажды, наконец,  возведенная башня оказалась достаточно крепкой, чтобы выдержать поток Кайроса.
Рыжий не обратил на него никакого внимания, но торопливо сообщил:
- Мистер Гидеон, она здесь!
Надсмотрщик только рукой махнул,  указывая пришедшим на раненого, и обронил строго и сухо:
- Побыстрее! Настя, это Фредди, посмотри и скажи, можно ли ему поправить ногу.
Лучшее, что можно было делать в присутствии короля – работать или во всяком случае решать проблему, свидетелем которой он оказался, максимально быстро, надеясь, что Асмодей решит пройти дальше – на галерею, или в соседнюю залу, где стены уже возвели на высоту этажа и даже вынесли мусор.

- Анастасия, - проговорил Асмодей негромко, когда девушка оказалась достаточно близко, чтобы расслышать его, - скажи мне, в чем здесь твоя работа? Врачевать или строить?

Асмодей был в настроении усмотреть дерзость в чем угодно – и усмотрел. Услышал  в слишком коротком ответе, в неузнавании его, в том, что для лекарки грязный рабочий оказался важнее самого повелителя Вавилона.
Глаза его налились тьмой в тот миг, когда он оценивающе посмотрел на уже отвернувшуюся к пострадавшему Анастасию. Он обернулся к безмолвно стоящему подле левой руки гвардейцу, подобно господину одетому довольно скромно и обронил тихое:
- В Лабиринт. Сегодня.
Тот безмолвно кивнул, и когда Асмодей прошел дальше, остался, став свидетелем кроткого разговора лекарки с Фредериком.
-  Да, ударился, - подтвердил тот, кривясь,  - боль была адская.
Фредди  сглотнул и облизнул потрескавшиеся губы розовым, все еще человеческим языком.

Гидеон облегченно вздохнул, когда Владыка покинул этот зал, внешняя стена которого была выложена всего-то на  шесть кирпичей в высоту, и приблизился к Насте. Тень его упала на раненого.
- Что скажешь? – осведомился Гидеон, будто какой-то минуты молодой женщине могло хватить, чтобы понять, сможет ли Фредерик вернуться к работе, и если сможет, то насколько быстро?

Отправляться в купель из-за ран не хотел никто из живших достаточно, чтобы узнать, что каждая смерть и каждое рождение приближают неизбежное – окончательное формирование личности, когда суть человеческая обретет достойную души форму. Открыть в себе магические силы и войти в число демонов хотел каждый, но ведь этого могло и не случиться.  И каждый день, проведенный в упорном труде, приближал человека к желанной цели, компенсируя дни пьяного забытья, тоски и уныния, лени или же праздности. Так верили и так понимали эту жизнь многие.
Услышав слова надсмотрщика, Фредди уставился на Настю, тоже ожидая её ответа, как собственного приговора.

Слушая Настю, Гидеон смотрел на неё с всё возрастающим сочувствием, а Фредди, когда прозвучало слово «перелом» выругался и сжал губы,  словно спохватился и старался не говорить лишнего или сдерживал стон.

Надсмотрщик, когда молодая женщина договорила, хмыкнул. От обеспокоенности на его лице, сильно походившем на морду гиены, не осталось и следа. Решение для Гидеона было очевидным.
- Сколько ты уже в Вавилоне, Анастасия? – поинтересовался он, и глянул наверх, словно на безмятежно голубом небе мог прочитать ответ.

Так и не обнаружив там никаких облачных знаков, Гидеон вернул свое внимание молодой женщине и Фредерику.
- Он, конечно, может и вовсе не приходить. Толку от калеки здесь не будет.
Повернув голову в сторону пострадавшего, надсмотрщик спросил:
- Что сам-то думаешь?
Фредди не ответил, лишь с какой-то злой обреченностью посмотрел на Настю, словно именно она была виновата в его неспособности работать, обрекающей на смерть.

Всю эту сцену наблюдал смуглый высокий мужчина в темном костюме, смотревшемся на фоне кирпичных стен, совершенно инородно.
- Ты закончила? – спросил он, шагнув к Насте, - Тогда идем. Владыка велел доставить тебя к нему.
Говорил он медленно, с явным удовольствием проговаривая каждое слово, и темные его глаза с жадным вниманием следили за реакцией лекарки.
- Но не в таком же виде. Так что лучше поторопиться.

За действиями женщины гвардеец наблюдал безучастно.
Фредди же позволил ей сделать все, что она считала нужным, желая хотя бы избавиться от терзавшей его ногу боли. Он хотел верить в восстановление за четыре дня, все хотели.
Надежда – глупое чувство, но даже в аду, где в череде смертей и возрождений отмирает все человеческое, она, бывает, остается. И даже демоны, срок жизни которых измеряется тысячелетиями надеются.
Гвардеец, задержавшийся, чтобы  забрать лекарку, надеялся, что та пойдет с ним без лишнего шума.  Но до ответа снизошел.
- Тебя приведут в должный вид. Идем.

Он ухватил женщину за плече, чуть выше локтя и потянул в сторону предупредив:
- Никаких вопросов. Никакого сопротивления.

Спуск был долгим. Башня, стоявшая уже без малого два года, поднялась на  двадцать этажей, и потому все, кто работал на ней, с наступлением сумерек с тревогой смотрели на  луну, уже  пришедшую в Вавилон и видимую даже днём.
Кому молились те, кто шептал при этом: «только не сегодня»? Ей, сотворённому учеными и магами светилу? Укрощенному, но не смирившемуся потоку Кайроса? Случаю, который даже здесь, в аду, все мешал и совмещал по своей прихоти?

Башня строилась непрерывно, росла этаж за этажом, и лишь когда спуск и подъем у рабочих занимал слишком много времени, те оставались внутри и по окончании своей смены, обустраивая под себя залы или небольшие комнаты, о назначении которых едва ли кто-то задумывался. Но не Фредди. Такие, как он, понявшие жизнь в Доминионе предпочитали не искушать судьбу даже когда луна ползла по противоположной стороне небосклона. Однако теперь и для него все изменилось:
- Оставим его здесь, - решил Мастер – оттащите направо, к  ребятам.  Тюфяк для него найдут. И пусть кто-нибудь  сходит за его вещами. Да и за  койку в бараке платить не придется.
- Я не хочу. Деньги найдутся, - запротестовал было Фредди.
Яр, оставшийся без поддержки Насти, взглянул на лица наблюдавших за лечением трудяг, ища не то поддержки, не то подсказки.
- Останется внутри, - буркнул Гидеон, - и точка. А остальные – за работу. Лентяи. Все знают, где заканчивают лентяи?

Те немногие, кто отвлекся от работы, чтобы посмотреть, чем закончится история с ногой Фредди, понуро разошлись.

Когда гвардеец и сопровождаемая им женщина оказались внизу, на первом этаже, демон и не подумал направиться к выходу, а увлек Настю через анфиладу темных залов со сводчатыми потолками. Здесь было чисто, сумрачно и пыльно. А еще тихо.
Черные в густом сумраке стены никто и не думал отделывать, поскольку единственной задачей всех работавших здесь было обеспечить рост башни.
Они миновали несколько залов,  пересекая некоторые пол углом, чтобы пройти не через высокие арки, а через проемы в размер обычных дверей. Самих дверей не было. Их ставили лишь  на складах, где хранили инструмент, да на приспособленных для человеческих нужд помещениях.
Но  в конце-концов, после  долгого прохода по коридору в полной темноте – демону свет был не нужен, а окон не было, они остановились. На секунду. Гвардеец просто удержал Настю.
И через миг в темноту взрезала тонкая вертикальная линия рыжеватого света, расширявшаяся по мере  того, как открывалась тяжелая, толщиной равной толщине стены, дверь.
В освещенной комнате за мраморным столом с отколотой по углу столешней  восседал бес самого типичнейшего вида – с рогатой головой мордой, похожей на свиную, ослиными ушами и массивным торсом.  Кутался он в тяжелый шерстяной плащ, поскольку здесь, внизу было даже прохладно, особенно против стоящей в Вавилоне жары.
Он вскочил при появлении гвардейца, вытянулся, да так, что плащ мягкими складками скользнул вдоль, ложась  по плечам и открывая взгляду кожаный нагрудник с бронзовыми бляшками.
Но гвардеец не обратил на него внимания, не удостоил ни взглядом, ни словом, проведя  Настю через эту комнату к другой двери.
За ней был снова коридор, и снова дверь, галерея  ограниченная лишь колоннами, безо всяких перил, и лестница, уводящая вниз, столь же широкая, как и те, что соединяли нижние этажи башни между собой – метров пять в ширину.
Внизу стояли двое бесов-охранников, у  каждой из дверей, выходивший в круглый зал – еще по двое. Все они были разными по виду и росту, что всякому кто знал о пристрастиях Владыки к единообразию,  указывало на их природу. Будь то демоны – выглядели бы все если не одинаково, то хотя бы просто людьми.
За одной из дверей  это путешествие  утомительное в своем однообразии и закончилось.
Они оказались в светлой, просторной и практически пустой комнате. Пара диванов у стен и кресла вокруг стола позволяли понять, что здесь собирается довольно большое число людей в общем значении этого слова.

На низких тумбах у стены стояли бело-голубые вазы китайского фарфора с причудливыми композициями из неживых цветов, черепов животных, металлических элементов – чего-то закрученного, похожего на куски мелкой сетки.  В некоторых композициях  гордо торчали черные страусовые перья, частью других были клетки с маленькими яркими птичками.
Их перекликивание оживляло тишину этого места.
Хозяйкой этой комнаты была полноватая средних лет женщина с убранными в высокую прическу волосами. Она  сидела за столом и собирала что-то  воздушное, похожее на парус из тонкой проволоки, но отложила своё занятие, едва дверь распахнулась.
- Асмодей велел в лабиринт, - сообщил гвардеец,  отпуская руку Насти.
- Когда его ждать? – спросила она, подходя к девушке и  лишь мельком взглянув на демона.
- Не сказал. Но, думаю, сегодня. Пока луна не пройдет над Вавилоном, он… сама знаешь.
Женщина кивнула, и гвардеец, не считая нужным продолжать разговор, развернулся и вышел.
- Анастасия, - седовласая женщина вгляделась в лицо пришедшей, читая её имя, - меня называй  Кларой. И если ты думаешь, что быть выбранной Владыкой – ужас, то могу тебя обрадовать. Ужас – это быть отправленной во дворец.  Лабиринт рано или поздно закончится. Скорее рано, чем поздно. Но некоторые выходят из него не в смерть, а наружу. И очень хорошая новость – Владыка не забирает тех, кто развлекал его в Лабиринте, во дворец.

Клара коснулась волос женщины и критически оглядела её с ног до головы.
- Сейчас мы пройдем в купальню, вымоешься, приведешь тело в порядок. Еду тебе предложат, так принято, но не советую есть. Перед лабиринтом тебе дадут возможность  открыть один из сундуков у входа. Их шесть.  В первом справа  - меч, во втором – фляга с водой, в третьем – плащ. Слева, в первом от входа – лампа, во втором клубок – куда же без него, в третьем – карта.
Она задумчиво помолчала пару секунд и вздохнула.
- Я не всегда предупреждаю женщин, выбранных для Лабиринта, но если ты не умеешь сражаться так, чтобы рассчитывать хотя бы на мизерный шанс против одного из могущественнейших демонов, не бери меч. Даже убив Асмодея, ты останешься в Лабиринте – искать выход. Но можешь и не найти. Убьешь себя – завтра здесь будет другая. И послезавтра. И кто знает, сколько дней пройдет, прежде чем Владыка… забудет о разочаровании. А теперь, если появились вопрсоы – спрашивай.

Рассуждения Анастасии, вызвали у Клары тёплую улыбку, из-за которой на ее щеках появились чуть заметные ямочки, а в уголках глаз стали отчетливо заметны лучики морщин.
Она взглянула на пленницу, словно та сказала что-то забавное и вместе с тем трогательно-наивное.
-  Как это по-человечески, - заметила она, - думать, что сказанное  и понятное – одно и то же, особенно, когда речь идет о символах. Клубок – один из символов, связанных с Лабиринтом. Как правило, отправляющиеся в него делают выбор вслепую. Но иногда я позволяю себе рассказать, из чего приходится выбирать. Меняю знание на иллюзию, что моя просьба будет исполнена.
Голос женщины звучал плавно и мягко, даже когда она попыталась ответить на вопрос Анастасии.
- И я не сказала, что не получится. Я лишь сказала, что не стоит брать меч, если ты не умеешь сражаться достаточно искусно, чтобы рассчитывать на шанс убить Владыку. Потому что даже если это удастся, его смерть не выпустит тебя из лабиринта. И никто не знает, найдешь ли ты выход прежде, чем он вернется. А встреча… она неизбежна и случится в час быка.  Может завтра, может на следующий день. Где ты будешь к тому времени, там он тебя и найдет.

Клара подхватила молодую женщину под локоть и жест этот был скорее покровительственным, чем властным.
- Идем, - провожу тебя в купальню, - и не советую трепетно беречь грязь и лохмотья, в которых ты сюда пришла, и сопротивляться заботе, которую ты получишь. Расслабься и почувствуй себя… принцессой.

С этими словами она увлекла Анастасию к одной из двух дверей, расположенных напротив той, через которую лекарку привел гвардеец. За дверью обнаружился небольшой  холл о десяти углах, притом  ширина стен между ними была не одинаковой. Из него вели четыре арочных прохода, притом высота и ширина арок тоже была различной. Свет в холле загорелся по щелчку пальцев Клары и был довольно скуден, но его хватало, чтобы рассмотреть установленные подле стен композиции из проволоки разной толщины и разного размера и формы элементов из металла и дерева. Внутри одной из композиций, высотой доходившей почти до потолка находился распятый звездой человек со вспоротым животом и раскрытой грудиной, в которой пульсировало изумрудно-зеленым огнем сердце. Кишки же живописно вплетались в конструкцию, равно как и крупные медные и бронзовые насекомые – мухи и черви.
При появлении женщин, а скорее, потревоженный светом, человек приоткрыл глаза. Голова его была зажата в изящных проволочных тисках, и лишь присмотревшись, можно было заметить, что  на уровне ушей, точнее отверстий в ушных раковинах по обе стороны торчали на длину женского мизинца  концы золотистой с красным отливом, спицы.
Клара с ревнивым интересом творца взглянула на пленницу, явно желая прочесть её реакцию на увиденное. Но задерживаться в холле не стала и потянула Анастасию в самую низкую, под человеческий рост арку, за которой, когда зажглись напольные светильники, похожие на скрученные из тонких лент и нитей сферы с круглыми прорезями,  оказалась почти такая же комната, как та, куда Анастасию привел Охранник,  только более изысканно и гармонично обставленная.
- Здесь я тебя оставлю, - сказала Клара, отпуская Анастасию.
Из ниш в стенах вышли одна за другой химеры, тела которых были вполне человеческими, а лица, уже искаженные в звериную форму, отнюдь не пугающими. Сказать, что широкие пояса и длинные ожерелья, спускающиеся до  этих поясов,  прикрывали их наготу было бы преувеличением. Химеры встретили их поклонами, предназначенными, разумеется Кларе.
Она кивнула.
- Это Анастасия. Избранница Владыки на сегодняшнюю ночь.
Тоненькая химера с глазами газели и рожками о четырех отростках, торчащими из золотисто-рыжих волос кивнула.
- Будет исполнено, госпожа.
- У тебя есть еще вопросы, Анастасия? – спросила Клара, но теперь, в присутствии химер, голос её был равнодушно холоден.

Иногда Асмодею казалось, что время стало течь намного быстрее, чем раньше. Он помнил времена, когда  в ад приходили поколение за поколением, но не приносили новых знаний о мире, лишь о людях и событиях земного мира. Но тогда демоны еще могли свободно гулять по Земле.

Теперь же он почти постоянно ощущал происходящее так, словно все было захвачено потоками и завихрениями кайроса. Умом понимал, что ощущение ложное — будь на самом деле так, мир вокруг был бы охвачен заметным взгляду истлеванием, пусть и не таким стремительным, как в те минуты, когда потоки кайроса вырывались из врат в Центре Доминиона. Но чувство это если и отступало, когда он был занят делами или развлечениями, рано или поздно возвращалось, а вместе с ним и тревожные мысли.

После создания Лабиринта процесс выбора жертв, и их подготовка были сакрализированы и ритуализированы. Не Асмодеем, его приближенными из числа жрецов в земной жизни. Но культ этот просуществовал недолго по меркам Ада. Потому что попасть в Лабиринт стало чем-то сродни благословению, священной жертве,  и очень быстро правом этим стали торговать. А в жертвах Асмодей обнаруживал не столь желанный ему ужас от встречи с ним, а гордое осознание ими своей роли и миссии, а  еще и принадлежность к числу демонов и искусственную красоту того типа, к которому принадлежали его дворцовые наложницы.

И одним своим решением разогнал весь этот культ, изгнав из Вавилона без возможности когда либо жить на его землях всех к нему причастных.

И теперь сам выбирал того, кому надлежит воплотить на час или на ночь покорный ему народ. 
Про молодую лекарку он воспоминал несколько раз за остаток дня, и всякий раз у уголков его губ возникали намеком на улыбку, легкие  тени.
После полуночи, оставив дела, он покинул свой кабинет и уже спускался  по лестнице, когда к нему подлетел один из пажей в облике птички, напоминающей рогатого стрижа, что, так уж повелось, означало срочные оповещения.
На этот раз оказалось, что владыку Вавилона срочно желает видеть Владыка Немуса. Настолько срочно, что явился без свиты, по-дружески, как  некогда, в темные времена, приходил из своих покоев в его, отмерив по каменному полу дворца Левиафана сотни две шагов.

- Лерайе? - Асмодей  задержался на  площадке, когда увидел поднимавшегося демона. Обращение по имени заменяло для него в общении с близкими, будь то приближенные или друзья, и приветствие, и вопрос, что же заставило пришедшего искать внимания владыки Вавилона.

- Неужели твои прекрасные фавориты опять не сумели найти веские аргументы, чтобы удержать тебя в Лодже?  Или ты измыслил нечто такое, чем непременно желаешь поделиться и  лишь мои уши достойны твоих откровений?

В его голосе звучала ирония, рожденная нетерпением и желанием покончить с любезностями как можно быстрее, а после оставить маркиза искать развлечений в обществе придворных.
Хотя для обитателей Вавилонского дворца скорее уж визиты маркиза Лерайе, тем более спонтанные и в полуночный час, оказывались развлечением памятным более, чем самые пышные вавилонские празднества.

Осведомленность Лерайе в личных делах и планах владыки Вавилона самого Владыку не удивляла. У Асмодея даже в Корсоне, где тысячелетиями ничего не происходило, были свои соглядатаи, и о них вспоминал, лишь получая отчеты о чем-то там случившимся. Даже мертвые пустыни с растекавшейся до бездны землей рано или поздно оказываются кому-то нужны для тайных сборищ и ритуалов. И веселое нахальство маркиза не удивило тоже — Лерайе, казалось, никогда не уставал изыскивать новые способы получать раз за разом подтверждения своему таланту одновременно выбешивать Асмодея и соблазнять его. Речами, прикосновениями, ситуациями, в которых проще было согласиться и уступить, чем дать маркизу повод оскорбиться и возмутиться. Тем более, что это он прекрасно делал и безо всякого повода. Но ведь фактическая причина подарит ему возможность не просто играть словами и интонациями, а выкинуть что-нибудь в Сенате или устроить каверзу в самый неподходящий момент. И ладно бы в дни покоя, когда происходящее в Доминионе и Вавилоне не требовало от Асмодея личного участия и решений. Тогда это вносило хаос разнообразия и разгоняло скуку. Но теперь Асмодей предпочел бы рутинную простоту и повторяемую изо дня в день обыденность, вкупе с привычными и неизменно дарившими ему удовлетворение развлечениями. - Фиги и финики хороши на столе во время трапезы, - заметил он равнодушно, позволяя Лерайе дразнящую и провоцирующую ласку, которую, зная маркиза, можно было считать исключительно невинной, - а если ты хотел поговорить о цветении, то, верно, перепутал меня с садовником... или поэтом. Поговорить... как же. Шутить про то, что единственный способ избавится от провокаций и соблазнов со стороны маркиза - пригласить его поселиться в Вавилонском дворце, в соседних покоях, спальни которых соединены общей дверью, Асмодей поостерёгся. Подозревал, что скажи он так — и уже завтра Вавилонский дворец начнет превращаться в суровую версию Лоджа, на городские кварталы опустится влажный золотистый туман, а в приемных залах поставят по второму трону. И хорошо бы такому, на котором можно только сидеть, а не возлежать. И все же влажное и щекочущее касание языка пробуждает тревожное возбуждение. - Обещал? - удивления Асмодей не испытал, но и вспомнить, чтобы давал подобные обещания не смог.
- Показать? Так вот как ты это понял...
А ведь это была угроза. Запереть маркиза в лабиринте, укрепив его стены чарами — от путающих до внушающих нарастающее чувство тревоги и беспомощности, и оставить там... пока не выберется, страдать от голода, жажды и невозможности получить плотское удовольствие иначе как самостоятельно. И тысячи лет не прошло, как в памяти Лерайе угроза дивным образом превратилась в обещание.
- Ну... что ж. Идем. Избранница ждет.
Или пытается убежать, следуя поворотам вырубленного в каменной толще коридора, натыкается на тупики, разворачивается, чтобы проделать путь обратно, находит пещеры, где резец скульптора и магия замысла создателя лабиринта дополнили мрачную природную красоту барельефами, изображающими ритуалы... рождения и смерти, посева и жатвы, избрания и сочетания с избранной, сцены охоты и сражений. В некоторых из таких залов растет черная трава — неприхотливый сорняк, который можно обнаружить даже под землей, на краю бездны — жесткое ложе для отдыха. Но и оно может оказаться предпочтительнее холодного камня. Вместе они спустились в подземную галерею. Знал ли маркиз, что под землей вавилонский дворец соединен с скрытой частью башни? Да, даже если и знал...
Асмодей  лишь силой желания  вычертил в воздухе символы пространства и времени, пути, конца и начала — простые и древние – теперь известные точки пространства соединялись изящнее, но сложнее, но и пройти по сокращенному притянутой нитью кайроса пути можно было так, чтобы попасть в желанное место с точностью до шага.
Асмодея же, в этом ритуале устраивало начало «где-то в Лабиринте.

Он подхватил Лерайе под руку так, словно ему не терпелось увлечь маркиза в сумрак своего подземного святилища и шагнул вперед, но  стопа не опустилась на ступень, следующий шаг тоже пришелся на воздух,  а после, на третьем окружающее пространство смазалось и потускнело,  мир провалился в черноту и тотчас проступил из нее уже другим.

- Когда-то лабиринт и был … селением, - сообщил Асмодей маркизу, - жившие здесь в незапамятные времена  демоны скрывались от более древних,  охотившихся на земле,  прорубая  коридоры и камеры в толще камня. Я спустился сюда из любопытства, когда узнал о нем. И здесь… впервые понял, что такое  настоящее, идущее из самой глубины сущности желание.

Он полагал, что Лерайе,  ценящий чувственную сторону бытия, решит, что речь идет о физическом влечении.
- И с тех пор…  все в Вавилоне стали понимать друг друга, а я…

Он глухо и невесело рассмеялся.
- Я всего лишь хотел понять, что означают письмена на одной из стен. Легенды говорили о послании древних.

Он сказал это в последний миг передумав делится сокровенным тем, что сотворив свое единственное чудо, каждый раз, спускаясь в Лабиринт желал ощутить то самое состояние, в котором оно… просто и естественно получилось.
- Но…  женщина ждет. Хочешь отыскать её сам?

Ад  являл собой пример вселенской справедливости, в которой было отказано всем в той единственной земной жизни, которая, как и обещали проповедники всех религий, служила лишь короткой прелюдией к жизни вечной.
Здесь у каждого был шанс получить по заслугам и воплотить свои цели и желания за исключением таких, которые предполагали геноцид и полное уничтожение обретших магические умения.
Асмодей равнодушно взглянул на рельеф, изображавший быка Аписа.  В этих землях чтили египетских богов прежде, чем Вавилон стал называться Вавилоном, а Моисей к своему ужасу и стыду обрел бычью форму в процессе перерождений. Можно было бесконечно гадать, рассматривая химер и строя предположения, какие именно заслуги или ошибки вели к возникновению тех или иных звериных черт, но все проверенные временем способы превратить человека через десяток-другой возрождений в определенного вида существо походили на дрессировку со строгими ограничениями и в половине случаев результат все равно отличался от желаемого, поскольку люди изначально не равны по интеллектуальным, моральным и волевым качествам.
Асмодей не знал, почему он, тяжеловесный и грузный в своей бычьей ипостаси мог создать крылья и летать, а Имхотеп, чьи помыслы были возвышена, а душа не утратила чувства прекрасного, крыльев так и не обрел. Более того – никогда не принимал крылатую форму. Не знал Асмодей так же, каков в истинной форме Лерайе. Владыка Немуса был настолько красив и так упорно носил свой образ, что Асмодей, привыкший думать обо всех хуже, чем те были на самом деле, склонен был полагать, что истинное его обличие, столь неприятно на вид, что маркиз никогда и никому не позволит увидеть себя таким, каков есть.
Ответ слетел с его губ легким смешком.
- Развлекаюсь. Беру. Иногда убиваю – ничего особенного. Кроме места, времени и обстоятельств. Есть тысячи гаданий в подлунном мире и столько же в Доминионе. Это ничем не хуже рун, черных и белых камней, полета птиц или составления гороскопов.

Значение имела каждая мелочь.
Некоторые нюансы оставались не ясны до последнего. Такие, как сегодняшнее присутствие маркиза и его методы звать и пугать жертву, противоречиво-красивые, как решения, но в воплощении от этой красоты оставалось разве что изящество.
- Думаешь, она обретёт магию? - Спросил Асмодей, когда Лерайе покончил со своими чарами. – Или это всего лишь невинная ложь?

Он никогда не мог понять Лерайе – ни его неутолимой жажды плотских удовольствий, ни его стремления сделать свой домен непригодным для жизни всех и каждого, ни его амбиций, ни его игр с разговорами, вопросами и провокациями. Но маркиз был красив, а красоте прощается многое. Даже нахальная манера совать нос, куда не следует, и посягательство на чужие игрушки, словно свои вдруг наскучили.
-  Ну, раз в тебе проснулся охотничий азарт, - Асмодей произнес это медленнее обычного, с трудом сдерживая ревнивое раздражение, - давай разделимся.  Кто первый поймает женщину, откроет для другого сокровищницу и позволит забрать оттуда одну вещь на выбор.

Это было такое же ультимативное условие, как появление Лерайе во дворце, когда сам Асмодей намеревался спуститься в Лабиринт.

Он шагнул в сторону и нырнул в темный провал ближайшего коридора, оставляя маркиза колдовать в одиночестве и заставлять свой шепот просачиваться по каменным стенам до обреченной.
Здесь, в подземелье, где и пол, и каменные стены были пронизаны чарами, понятия честности были довольно условными. А потому  совсем скоро, ожило эхо, и звук тяжелых шагов стал раздаваться  по всему  лабиринту,  обманывая и тревожа, то удаляясь, то делаясь громче так, словно  идущий вот-вот покажется из-за очередного поворота.
Маркизу игры с ожиданием были не по душе, и хотя обычно Асмодей никуда не спешил, сегодня, вынужденный соперничать, намеревался  обнаружить жертву как можно быстрее. А потому с каждым его шагом каменный пол делался теплее. Совсем немного, и еще чуточку…
Тепло это разливалось от внешних стен, плавно, но быстро проникая в сторону центра, но Лабиринт был огромен, и потому  даже сделав сотри три шагов, Асмодей  ощутил лишь, что  воздух вокруг слегка потеплел.  Но там, где находился вход, в это время камни раскалились так, что живое существо имело все шансы изжариться в лучших традициях Гаапы.  Разумеется, если не владело магией, позволяющей вполне комфортно сносить поистине адскую жару.