Furfur

Интересно, кем надо быть, чтоб получать удовольствие от подобного типа увеселений? Атта искренне не понимает, в чем смысл. Ему не приходится бороться с искушениями — они не искушают его. Даже выхватываемые взглядом о там, то сям отрывки непристойных сцен не будоражат — слишком много вокруг пестроты, шума, запахов, ярких одежд и отсутствия оных, все сливается, пестрит, чувства притупляются и смазываются. Что ж, стоит побывать на таком балу разве что для того, чтоб со знанием дела объяснять потом другим, что такое демоны, погрязшие в роскоши и разврате — хотя, казалось бы, разве кому-то не понятно и так? Не всем понятно, они даже представить себе не могут, эту неистовую роскошь и неудержимое услаждение всех пяти органов чувств. А ведь, Атта догадывается, сам он видит хорошо если десятую часть этих безумств — еще вторую десятую не видит потому, что отводит взгляд, и восемь десятых — потому что остальное происходит там, куда его взгляд проникнуть не может.
Легко быть праведником, когда от грехов болит голова.
Когда трубы зовут гостей к столам и резные створки открывают доступ в пиршественный зал, Атта начинает думать, что пора бы улизнуть. Он выходит к террасе, в надежде, что там удастся вдохнуть свежего воздуха — но мы же в Немусе, здесь вообще существует "свежий воздух" как категория, или нет? Несколько рассеянным взглядом следит за процессией, поднимающейся к какому-то как будто жертвеннику и сплетающейся телами.
— Трапеза маркиза Эми, — произнес над ухом Демон-Ворон.
— Эми? — Атта ни разу в жизни не видел этого демонического владыку, а то, что он о нем знал, звучало очень странно.
Эрум. Тот домен, куда он еще не внедрился со своими людьми. Как, впрочем, и Немус, но Немус скоро приоткроет для него свои тайны.
Эрум, Рим, Анаимона, Немус и, конечно же, Корсона, но Корсону можно не брать в расчет? Или уже нельзя не брать в расчет?
Пожалуй, он слишком рано собрался уходить. Забылся, что пришел не просто постоять поглазеть на безумное празднество, но и что-нибудь выяснить, то, что пригодится ему потом.
Накатывает искушение (вот это — "искушение") пройти на террасу, чтобы посмотреть поближе на чудовище Эми и — больше того — познакомиться с ним. Вот так запросто, здравствуйте Эми, как дела.
Осторожность удерживает его от искушения.
Чем соваться прямо, можно сказать, в пасть к совершенно незнакомому демону, питающемуся человечиной, лучше вначале пообщаться с каким-то знакомым злом и выяснить что-то. Например, зачитывали ли его дерзкое послание на заседание Сената — у Атты начала закрадываться мысль, что его могли просто-напросто проигнорировать еще на уровне секретарей, настолько все кругом не обращали внимания на его присутствие, смотрели мимо него и даже ни одной издевательской шуточкой не обнаруживали осведомленность о его угрозах.
Он возвращается к столам, обходит кругом в поисках кого-то знакомого из сенаторов. Что, конечно, нелегко с учетом маскарада и умения демонов менять внешний вид.
Пожалуй, он бы предпочел расспросить о заседании Элигоса, но Элигоса он не увидел. Либо тот не пришел, либо пришел, но где-то в другом месте, либо пришел, находится здесь, но переоделся так, что Атта его не узнает, а сам он не считает нужным обнаружить себя. Ну что ж.
Зато вот... Граф Фурфур? Тонкая фигура в перьях и стеклярусе, наряде, напоминающем что-то из двадцатых.
Еще несколько шагов, и Атта оказывается прямо рядом с демоническим графом, чуть ли не нависая над ним своей треугольником и белой уродливой маской.
— Приветствую вас, граф Фурфур, — произносит настолько светским, насколько он на это способен, голосом. — Как праздник? Как прошло вчера заседание Сената? — сразу переходит к интересующему его вопросу, не желая долго рассыпаться в разговорах о сегодняшней погоде в Гевионе. — Ходят слухи, там было... интересное, хм, явление.
Он имеет в виду Левиафана. Хотя интереснее, конечно, ему послушать про свою собственную персону, а не про Левиафана, про которого уже уши прожужжали другие.

Подпись автора

Воистину, моя молитва и мое поклонение, то, как я живу и то, как я  умру
посвящены Аллаху, Господу миров

Furfur,
И снова его накрывает ощущением, что главный смысл и цель существования демонов в аду — это свести его, Мохамеда Атту, с ума. Все же он не совсем дурак и все же достаточно долго пробыл здесь, хоть и считается по местным меркам зеленым новичком, чтобы понимать: это ощущение ложно целиком и полностью, никто не пытается свести его с ума, никто даже не начал это делать — разве что показали самую чуточку, на пол мизинчика, как это выглядит на самом деле, и это происходит, конечно, не здесь и не сейчас. А то что происходит здесь — это просто демон таков, как он есть, ведет себя естественным для себя образом, а то, что у Мохамеда Атты слабая нервная система — это его, Мохамеда, персональные трудности, никого больше не волнующие. Поэтому остается только собраться и не растекаться сознанием по всем поверхностям.
Он сам до конца не понимает, почему так реагирует, потому что, может показаться, ну подумаешь, просто много болтовни в ухо, радостная настырность, живая непосредственность, такая, которая вызывает в мыслям образ активного непуганого пятилетки, пристающего к взрослым с желанием рассказать все-все-все про каждый найденный камушек и листик. Как это свойственно выросшим пуганым детям, Атта с трудом выносит непуганых.
Но здесь, конечно, есть что-то еще. Что-то, что свойственно именно демонам, и почему даже самый бестактный, назойливый и истеричный человек не действует на него так. Что-то у них смещается, какие-то слои в личности, отчего оставшиеся черты становятся невыносимо выпуклыми, невыносимо подавляющими, заполняющими все.
Он позволяет себя увлечь за собой, не пытаясь даже сопротивляться, слушает настолько внимательно, насколько хватает оперативной памяти мозга и пытается фильтровать информацию на важную и проходную.
Например, пропущенные через ткацкий станок бесы — это, вроде бы, неважно. Сколько бусин не пришилось ровно на платье Фурфура — тоже. Клянусь Аллахом, по законам подлости выйдет так, что лучше всего он запомнит именно это, и когда-нибудь перед снов через пару месяцев вдруг будет вспоминать это платьишко и считать бусины, чтоб уснуть.
На описании Оробаса, очаровательного в гневе со своими мухами и женским телом, Атта коротко смеется. Внутри он вздрагивает и цепенеет. Ровно на секунду, но этого достаточно, чтоб самому заметить. Есть вещи, которые не проходят — по меньшей мере, пока ты остаешься человеком, кто знает, что будет потом. А пока, ты можешь их принять, переварить, встроить в свою личную историю так, чтоб они выглядели там неплохо. Но они останутся навсегда с тобой, как заноза в душе, как игла, вокруг которой рубцуется ткань. А, ничего же не было, то, что он пережил тогда — было сущей мелочью в масштабах всего Ада, отделался легким испугом, можно сказать.
Каждый раз, когда упоминают Оробаса и мух, он на секунду дергается в глубине души, как будто накалываясь на острие иглы.
Он хочет вставить комментарий по поводу Оробаса, но куда там! Разве можно вклиниться в этот потоп речи? С Оробаса Фурфур без заминок и остановок переходит к гвоздю сезона — Левиафану, убеждая Атту познакомится с этим демоническим чудом Доминиона, да так, что в голове как будто сама возникла мысль, что надо поискать этого Левиафана на балу, посмотреть, как он выглядит. Вроде бы мысль дельная, нет?
И с совершенно непредсказуемой внезапностью этот водопад иссякает вдруг, и в наступившей тишине (не тишине, на самом деле, а фоновом шуме бала) падает последней звонкой каплей вопрос.
— Я, собственно, Мохамед Атта, — представился он после небольшой паузы, во время которой демон успел еще разок затянуться своим куревом, — лидер "Базы". Если вы что-нибудь слышали о таком.
"Если". На самом деле, он считает, что Фурфур должен был слышать. Прямо-таки обязан. А в противном случае он, Атта, даже обидится. Может быть, даже так обидится, что в Зимимайе рванет что-нибудь крупное не в столь отдаленном будущем, как то предписывали общие стратегические планы, но планы, знаете ли, тоже могут меняться, конкретизироваться и передвигаться. Хотя, конечно, на Зимимайю у него сейчас другие виды, но...

Подпись автора

Воистину, моя молитва и мое поклонение, то, как я живу и то, как я  умру
посвящены Аллаху, Господу миров

MurmurMiserere

Конечно, происходящее оставляет равнодушным многих из присутствующих, но Мэрилин впечатлена до полуобморочного состояния. Количество выпитого смягчает восприятие и она с благодарностью принимает спасительный  бокал от приятного собеседника. Засыпающий здравый смысл бережёт разум от очевидного вывода - все же здесь вряд ли собрались приятные люди. Мэрилин забывается: каждый, кого она видит, может иметь по несколько разнообразных внешних представлений. Но джентльмен рядом прекрасен и учтив. И она не прогадала, к кому обратиться. Владыка - все, что оседает на слуху. А Зимимайя... Чудное витиеватое название ни о чем ей не говорящее. Но он Владыка. И пусть существует опасность, что за учтивыми манерами и прелестным обхождением могут быть припрятаны разного рода сюрпризы, интуиция пьяна, поэтому Мэрилин приседает в ломаном книксене в ответ на благородный поклон графа.
- Граф Мурмур, очень приятно - пробует, перекатывает на языке, - а вы тоже, простите, из говорящих котов? - она неопределенно машет бокалом, который едва не выскальзывает из рук, когда она обращает внимание на своего мурчащего хозяина. Который в мгновение ока предстает нежным вьюношей. Изумление скрыть невозможно, она почти натурально ахает и не может оторвать взгляд от точеной обнажённой фигуры. Чего только не видела она при дворе Асмодея и даже к смене обликов короля, наверное, уже привыкла. В такие моменты всегда остается только надеяться, что образы не будут вызывать отвращение. Но Его Котейшество превзошел все ее опасения - хоть и не было никаких ожиданий - и в образе кота, и в образе юноши он оставался очарователен. Она поторопилась с бегством? Хотя навряд ли, учитывая, во-первых, обещания графа. Неужели и правда удастся начать сниматься в кино? Она узнает, только если попробует. А во-вторых, Его Котейшество и сам был не против избавиться от нелепого подарка. Мэрилин даже в нетрезвом состоянии понимала, что при безразличии хозяев, ее ждет участь быть забытой навсегда. Еще при дворе короля она крепко усвоила, что лучше быть на виду у сильных мира сего, чем прозябать в забвении. Это знание, многократно проверенное на практике, она поняла еще будучи безликой серой Нормой Джин,  неизвестно сколько времени назад. Да и неважно! Намечается что-то интересное, несмотря на то, что о ней торгуются при ней же самой. Какая разница, разве продюсеры ведут себя иначе? В конце концов когда-то она была замужем за режиссером и знает, каким образом добиваться ролей эффективнее всего.
- Я, разумеется, согласна! - вероятно забавляя своей нелепостью торгующихся, тем не менее громко заявляет она и сама же себе смеется. Уж лучше заявить, да погромче, чем служить отделенным от тела сливным отверстием для спермы очаровательного Котика. Хотя никаких гарантий, никаких заверений, что одно другому помешает. Украшение стола. Украшение, как всегда, везде и всюду. На этом и играть, что еще остается, только благодаря этому она еще относительно в порядке. Сейчас ей хотелось пить, петь и не думать ни о чем серьёзнее, чем беспокойство о сбившейся укладке. Поэтому она согласна отправляться в место с витиеватым названием Зимимайя прямо сейчас, не дожидаясь осени.
Бал продолжился приглашением хозяина торжества к столу.
Великолепие убранства явств и угощений сверкало и искрило драгоценной утварью, но абсолютно не способствовало аппетиту. Наслушавшись Котейшества, Мэрилин и самой захотелось поскорее отсюда уйти. В  обстановке нервозного мельтешения  кусок в горло не полезет. Бездумное, бесстыдное, чрезмерное соитие юношей и девушек не способствовали аппетиту. Что, если их всех съедят? Вот этот огромный и всемогущий, чье величие похоже прямо пропорционально уродству, множащемуся в геометрической прогрессии. Мэрилин старалась об этом не думать. Держаться ближе к графу, не отставать, и пить, пока он разрешает.
- Вы позволите? - не дожидаясь его приглашения, она сама просится взять его под руку, чтобы стандарты, равные по высоте каблукам, не рухнули, как и ее тельце, не устоявшее на последних.
Берет под руку, соглашаясь на любые передвижения и надеясь, что свое слово граф сдержит и не оставит ее где-нибудь в красивой урне на съедение любвеобильным и плотоядным. Доверие - величайшее из искушений.

Mohamed Atta,
Если бы граф Фурфур умел читать мысли и влиять на чужое сознание чуть более тонкими методами, чем засовывание чужого мозга в шейкер собственного присутствия, он бы обязательно поправил эту картинку в чужой голове.
Вода бы наполнилась розовыми лепестками, по поверхности  начали бы плавать кокетливые уточки с кляпами во рту. Он бы стал одет в бикини, для которого и "мини" было бы слишком много, Атте бы достались задорные плавки с фламинго или в виде слоновьей головы с хоботом.
Но, к сожалению, такими инструментами граф не владел, а потому продолжал развлекаться единственно доступным ему способом.
И то, что в этот единственный способ Атте удалось вклиниться вызывало почти что уважение - такой попытки граф ждал ещё минут через пять, не меньше.
Это, впрочем, нисколько ему не мешает и нисколько его не останавливает - ощутимую часть того, что говорит ему карманный Элигосовский террорист Фурфур показательно пропускает мимо ушей, отмахиваясь от этого, словно от стайки Оробосовых мух.
Фурфур замолкает, рассматривая замершую перед его лицом, но так и не коснувшуюся его, руку с выражением скучающего любопытства. Все же, Атте не хватило решимости закончить начатое - как жаль! Это добавило бы ему баллов в глазах графа, но увы, увы, шанс безвозвратно упущен.
- А я не сказал? - негромко и спокойно интересуется граф, тон голоса которого моментально меняется на этой фразе, из звонкого манерного трепа перетекая в ироничное спокойствие.
- Король Левиафан, владыка Корсоны, явившийся к нам в Сенате предложил скормить вас дракону, что бороздит его опустевший домен.
Он делает невесомый, бесшумный шаг навстречу, втискивая ладонь под чужую маску, туда, где за ее угловатым подбородком прячется чужое горло. Золотистые когти сначала рвут тонкий шелк перчаток, а потом вжимаются острыми кончиками в кожу, не раня, только обещая.
И только потом склоняется к чужому уху, делая это слишком быстро, чтобы дать время вырваться.
- Я дам вам бесплатный дружеский совет, мой дорогой друг, - и теперь это обращение звучит жёстче, чем раньше, - В следующий раз, Мохамед Атта, желая насолить Сенату не стоит предупреждать о своем желании этот самый Сенат.
Он разжимает пальцы и отстраняется так, будто ничего и не было, небрежным движением руки чинит перчатку и, поводя плечами, поправляет боа.
Только для того, чтобы,не дожидаясь ответа, раствориться в толпе.

Подпись автора

у тебя лицо невинной жертвы
и немного есть от палача

Атте становится смешно и весело. Веселье, пропитанное злостью, жаждой мести и разрушений — дьявольское курево способно затуманить рассудок, но вряд ли способно изменить его до неузнаваемости. Никакие угрозы Левиафана, переданные через Фурфура, сейчас не пугают его. "Скормить дракону" звучит так же пустопорожне, как и "мы твои большие поклонники всем Сенатом". Он знает, если бы за ним охотились всерьез — все было бы иначе. Если бы хотели устранить всерьез — все было бы иначе.
Осторожнее, Атта, осторожнее, шепчет внутренний голос. Ты думаешь, демоны играют с тобой — и ты прав, они играют. Но не забывай, они способны уничтожить тебя, играючи, а не потому что задались этой целью всерьез.
Способны — но не станут это делать. Потому что им скучно, потому что хотят посмотреть, что дальше.
Что будет дальше? Вечный вопрос, который занимает праздных пожирателей жизни, испробовавших все на месте и пресытившихся. Ничего не волнует, ничего не пугает, ничего не влечет по-настоящему — но все еще интересно узнать, что будет дальше.
Атта улыбается под маской, достает платок и наугад стирает следы губ Фурфура с маски, размазывая отпечатки в неровный румянец — результата он не видит, но теперь некогда мертвецки-бледная маска обзавелась задорными щечками.
"В следующий раз, Мохамед Атта, желая насолить Сенату не стоит предупреждать о своем желании этот самый Сенат."
Фурфур уже убежал, не пытаясь даже выслушать ответ — ему он не нужен, ну что ж. А Атта бы сказал ему, что этот совет, безусловно, ценный, и он несомненно последует ему — когда соберется действительно насолить Сенату, а не устроить недорогое и, в общем-то, безобидное шоу с падающим солнцем.
Относительно недорогое и относительно безобидное.
Для всех этих зажравшихся владык, не думающих о толпах, влачащих свое существование во тьме невежества и нищеты, которые будут плакать, пока демонические владыки будут смеяться. Он, Атта, жалеет ли этих людей? Он желает им блага, но жесток к ним, как хирург, оперирующий гнойную рану в полевых условиях без анестезии. Пациент, возможно, умрет на столе.
Но разве это не единственный путь к спасению?
А сейчас, пока он не протрезвел, он найдет Левиафана и скажет ему "Здравствуйте! Как поживает ваш дракон?" — чтобы в очередной раз полюбоваться на этот цирк, на эту очередную серию сериала, который сами зрители продлевают и продлевают на следующий сезон, вопрошая, а что же дальше?
Он слышит гремящий голос еще одного демонического владыки, вопрошающего, этого ли хотели достичь его коллеги, так это назовем, по престолам. Темная зловещая фигура маячит прямо перед ним — впрочем, нет, не совсем рядом, просто она, кажется, подавляет все пространство вокруг себя и становится единственным, что притягивает взор. Атта чувствует, что должен испугаться, но страх отключился в душе, оставив только воспоминание о том, что страх — это чувство, ведомое инстинктом самосохранения и его полное исчезновение — тревожный звоночек. Надо быть внимательнее, но он не в состоянии.
Он снова смеется под маской.
— Они еще знают, чего хотят? — говорит он, впрочем, совершенно не имеющий понятия, слышит ли его хоть кто-нибудь. — Сотни лет устремлений, борений и труда — все для чего? Хоть кто-нибудь есть здесь, проживший больше пятисот лет, и не потерявший ответ на вопрос, зачем он живет?

Отредактировано Mohamed Atta (2024-07-24 20:41:07)

Подпись автора

Воистину, моя молитва и мое поклонение, то, как я живу и то, как я  умру
посвящены Аллаху, Господу миров

Miserere, Marilyn,

Котиков граф не то, чтобы не любил - он вообще никого не любил, чуждый этой глупой и пагубной привычке. Говорят, сердца у него тоже не было. Фурфур бы наверняка при случае подтвердил любое из данных утверждений, а кто знает его лучше, чем со-правитель? И любую обиду, мнимую или настоящую, граф игнорирует так же, как все, что его не касается. Возможно, на эмоции других сенаторов ему и не всегда наплевать, но распылять внимание на остальных уже кажется совершенно излишним.
И даже не морщится от того, что его предложение пропустили мимо ушей - так часто бывает, когда первое, самое щедрое, даже предложением-то не считают, а потом начинают жалеть, что не согласились. Мурмуру не сложно повторить, чуть позже, выдержав паузу за пределами неловкого молчания, будто ожидал, что его собеседник вспомнит, вежливо улыбнувшись, не менее вежливым тоном, как положено в светском обществе.
- Как я уже сказал, взамен я предлагаю Вам первые места на премьере шоу, в котором милая госпожа будет участвовать. - Он накрывает своей ладонью девичьи пальцы, покровительственно и успокаивающе, мол, я согласен, держись, мягко улыбается. - Поверьте, это будет следующим хитом сезона и получить лучшие места даже сенаторам удастся с трудом. А милая леди уже согласилась на мое предложение. - Поворачивается к Мерлин, выпивающей еще бокал, но и этого не осуждает - каждый волен туманить свой разум чем захочет. Только подхватывает себе еще один с подноса и касается краем края бокала своей спутницы.
- Выпьем за плодотворное сотрудничество. Не волнуйтесь, ваш гонорар будет соответствовать вашей репутации. - И это не угроза, Зимимайя может себе позволить платить по счетам, и вряд ли кто-то из приглашенных специалистов мог бы сказать, что обделен оплатой, если ее предложил сам граф. - Сценарий для вас уже написан, и, если пожелаете, и если его котейшество не против, я попрошу вашего продюсера проводить вас в апартаменты, которые готовят прямо сейчас. И не волнуйтесь, они будут ждать вас столько, сколько понадобится.
Это можно было бы назвать манипуляцией - но Мурмур уверен, что девичьи слезы и разбитые мечты Мизерере волнуют ничуть не больше, чем его самого. Возможно, даже немного меньше, все же, граф любит чужие слезы.
Возвращение Фурфура он замечает краем сознания, как всегда, реагируя на его присутствие, но сейчас разговор куда интереснее и даже почувствовав напряжение со-правителя, не спешит выяснять что его так могло смутить. Он знает, что Фурфур справится сам.

Подпись автора

Давайте обойдемся без взаимных оскорблений.
Оскорблять буду только я

...А ведь даже не стоял рядом с этим фонтаном. Демоны. Как они это делают. Последние слова Лерайе долетели до него сквозь толщу алкогольных брызг и припечатали сверху, когда он вынырнул, плюясь и хватая воздух. Стащил маску, мешавшую вдохнуть — из под маски плюхнулась чешуйчатая перламутровая рыбка с пухлыми губами и томными голубыми глазами, окруженными густыми ресницами.
—Ты кто? Мэрилин Монро? — спросил злобно Атта, садясь в фонтане.
Конечно, это была шутка, если только этот бес способен был понимать шутки, особенно произнесенные таким далеким от игривого тоне.
Струи продолжали поливать его сверху, и запах этих струй, и вкус попавших в рот капель неумолимо свидетельствовали о том, что это был совсем не тот фонтан, в котором ему хотелось бы оказаться.
Ему ни в каком не хотелось бы оказаться, но если уж Лерайе приспичило ни с того ни с сего устроить ему купанье, мог бы уж проявить капельку уважения и засунуть его в фонтан с водой. Или там, допустим, молоком. Но нет, разумеется. И он совершенно уверен, Лерайе пихнул его в шампанское совсем не случайно, а напротив, намеренно, желая ткнуть его носом в его запреты и правила.
"А ведь мы даже не начали враждовать. Напротив, мы только договорились о сотрудничестве. Ай-яй, нехорошо, маркиз, нехорошо".
Он посмотрел на резвящихся вокруг него рыбок, схватил одну и поднес к лицу, мокрому и красному от негодования. Рыбка пучила на него глазки и причмокивала губами, совсем человеческими, как в дурном мультфильме.
— Хочешь поцеловаться? — хриплым шепотом спросил Атта.
Рыбка радостно хихикнула и взмахнула плавниками, облизала губы мокрым широким языком.
Он прильнул к ее пропитанным шампанским губам, от которых сквозь аромат спиртного пробивался едва ощутимый, но четкий рыбий дух, приоткрыл с готовностью рот, и мгновением позже впился пальцами в жабры цепкой хваткой, чтобы не дать бесу выскользнуть, с силой сомкнул челюсти и откусил скользнувший ему в рот расслабленный язык.
Выплюнул прямо в фонтан кровавый комочек мерзкого мяса, следом кинул туда же беспомощного пучащего глаза трепыхающегося беса — продезинфицировать раны, так сказать. По искристой розовой глади безмолвным криком боли потянулась дорожка крови и пузырей.
Атта резко поднялся из фонтана.

Он хотел выйти в сад, подальше от этого разнузданного общества, но новое зрелище остановило его.
Пленные ангелы.
Он надел назад маску, немного раскисшую от купания и все же, как он подозревал, менее страшную, чем его взмыленная бородатая физиономия после воскурений Фурфура и фонтана Лерайе, и подошел к столу поближе посмотреть.
Ангелы в цепях. Те самые существа, которых он должен будет искать в Немусе и отдать в руки Лерайе.
Вот значит как, когда он обсуждал с Лерайе условия сделки, тот ни словом ни обмолвился, что уже держит в плену с десяток им подобных. В общем-то, и не должен был — с чего бы? И все же Атте стало как-то обидно.
Ты никто и звать тебя никак, твой номер — ноль.
Противный привкус рыбьей (не рыбьей, бесовской) крови во рту.
Тонкие нежные лица, прекрасные глаза, полные печали, полные нездешнего света и нездешней красоты. Плененные, поверженные, освистываемые, поругаемые.
Атта пристально, аж глаза заслезились, всматривался в них, пытаясь высмотреть — что?
Ответ на самый важный вопрос, вставший перед ним сразу же, как только он услышал про ангелов в Доминионе.
"Вы — действительно те самые, посланцы Аллаха?"
Или еще более важный вопрос, который, он думал, разрешиться с его смертью — но не разрешился, ни с одной смертью, ни с другой, ни с другой.
"Правда ли то, во что я верю?"
Вера отличается от знания тем, что мы не может получить доказательств нашей веры.
Но мы выбираем верить, как выбираем присягать на верность и выбираем хранить нашу клятву.
И все же мы ждем, ждем, когда же окончится наша длинная служба верности и веры, и надеемся получить свою награду, лучшую из всех наград — знание, которое будет ответом на вопрос.
"ДА".

Подпись автора

Воистину, моя молитва и мое поклонение, то, как я живу и то, как я  умру
посвящены Аллаху, Господу миров